Евгений Носов Кукла (сборник). На рыбачьей тропе (Рассказы о природе) Родничок белый гусь евгений носов
Изложения
«Белый гусь» - (Носов Е.)
Если бы птицам присваивали воинские чины, то этому гусю следовало бы дать адмирала. Все у него было адмиральское: и выправка, и походка, и тон, каким он разговаривал с прочими деревенскими гусями.
Ходил он важно, обдумывая каждый шаг.
Когда гусь на отмели поднимался в полный рост и размахивал упругими полутораметровыми крыльями, на воде пробегала серая рябь и шуршали прибрежные камыши.
Этой весной, как только пообдуло проселки, я собрал свой велосипед и покатил открывать рыбачий сезон. Когда я проезжал вдоль деревни, Белый гусь, заметив меня, пригнул шею и с угрожающим шипеньем двинулся навстречу. Я едва успел отгородиться велосипедом.
Вот собака! - сказал прибежавший деревенский мальчик. - Другие гуси как гуси, а этот... Никому прохода не дает. У него сейчас гусята, вот он и лютует.
А мать-то их где? - спросил я.
Гусыню машина переехала. Гусь продолжал шипеть.
Легкомысленная ты птица! А еще папаша! Нечего сказать, воспитываешь поколение...
Переругиваясь с гусем, я и не заметил, как из-за леса наползла туча. Она росла, поднималась серо-сизой тяжелой стеной, без просветов, без трещинки, и медленно и неотвратимо пожирала синеву неба.
Гуси перестали щипать траву, подняли головы.
Я едва успел набросить на себя плащ, как туча прорвалась и обрушилась холодным косым ливнем. Гуси, растопырив крылья, полегли в траву. Под ними спрятались выводки.
Вдруг по козырьку кепки что-то жестко стукнуло, и к моим ногам скатилась белая горошина.
Я выглянул из-под плаща. По лугу волочились седые космы града.
Белый гусь сидел, высоко вытянув шею. Град бил его по голове, гусь вздрагивал и прикрывал глаза. Когда особенно крупная градина попадала в темя, он сгибал шею и тряс головой.
Туча свирепствовала с нарастающей силой. Казалось, она, как мешок, распоролась вся, от края и до края. На тропинке в неудержимой пляске подпрыгивали, отскакивали, сталкивались белые ледяные горошины.
Гуси не выдержали и побежали. То здесь, то там в траве, перемешанной с градом, мелькали взъерошенные головки гусят, слышался их жалобный призывный писк. Порой писк внезапно обрывался, и желтый «одуванчик», иссеченный градом, поникал в траву.
А гуси все бежали, пригибаясь к земле, тяжелыми глыбами падали с обрыва в воду и забивались под кусты лозняка. Вслед за ними мелкой галькой в реку сыпались малыши - те немногие, которые успели добежать.
К моим ногам скатывались уже не круглые горошины, а куски наспех обкатанного льда, которые больно секли меня по спине.
Туча промчалась так же внезапно, как и набежала. Луг, согретый солнцем, снова зазеленел. В поваленной мокрой траве, будто в сетях, запутались иссеченные гусята. Они погибли почти все, так и не добежав до воды.
На середине луга никак не растаивала белая кочка. Я подошел ближе. То был Белый гусь. Он лежал, раскинув могучие крылья и вытянув по траве шею. По клюву из маленькой ноздри сбегала струйка крови.
Все двенадцать пушистых «одуванчиков», целые и невредимые, толкаясь и давя друг друга, высыпали наружу. (449 слов) (По Е. И. Носову)
Перескажите текст подробно.
Придумайте свое название к данному рассказу и обоснуйте его.
Перескажите текст сжато.
Ответьте на вопрос: «Какие мысли и чувства вызывает у вас этот рассказ?»
У самой береговой кромки отпечатались мои следы. В них уже успела набраться вода, и я вижу, как маленький кулик-песочник бегает от следа к следу и тычет в них длинным шильцем. В десяти шагах он останавливается. Потом начинает пересчитывать следы в обратном порядке.
Вот ведь как получается: рядом бегает крошечная пичуга, и оттого, что она не считает тебя своим врагом, чувствуешь большое удовлетворение. Недоверие природы унижает человека. По чистым пескам отмели проносится расплывчатая тень. Кулик замирает, так и не опустив поднятую было для очередного стежка лапку.
Я оглядываю небо и замечаю в ясной полуденной синеве черную букву «Т». Она кружит над плёсом, недвижно распластав крылья, и, когда наплывает на солнце, по прибрежным пескам мелькает быстрая тень. Чьи-то невидимые глаза, чей-то разбойный замысел кружат над мирными берегами.
У человека и птицы разные враги в небе. Очевидно, кулик распознал своего врага – коршуна. Для меня же этот черный силуэт вдруг отпечатался вражеским разведчиком. Память воскресила зловещую букву «Т» над растерянными и беззащитными улицами. Мы, тогда еще мальчишки, вот как этот кулик, с неосознанной тревогой вглядывались в небо, такое же ясное и привычное. Чьи-то невидимые глаза, чей-то разбойный замысел кружили над нашими детскими играми, над нашей шахматной доской, над подсолнухом у забора…
Я перевожу взгляд на кулика. Он больше не суетится над шахматной задачей моих следов, он замер и, вскинув голову, вглядывается в небо.
Плес затих, затаился под этим неслышным скольжением недоброй птицы. Смолкла, не тенькает в куге камышевка, куда-то незаметно увела свой шумный выводок утка. И хотя нарушен не мой покой и мне решительно ничего не угрожает, но почему-то тоже становится неуютно от повисшего над землею черного силуэта…
А он все кружит и кружит, настойчиво и нахально сверля глазами пески и травы, камыши и тихую гладь воды.
Но вот коршун оставляет плес, широким полукругом перемещается в заречье и повисает над старицами и луговыми болотцами. Теперь, со стороны, он еще больше похож на вражеский бомбардировщик…
И вдруг из затихших трав в небо почти вертикально взмывают две серо-серебристые птицы. Их согласный, решительный бросок в вышину похож на взлет двойки истребителей.
Коршун, увертываясь от удара, тяжело, неуклюже взмахивает крыльями, сбивается с круга. Преследователи делают крутой вираж и снова устремляются на хищника. И только теперь по угловатым крыльям и тому особенному, устрашающему шелесту я узнаю в этих отважных летунах чибисов. Отчаянными лобовыми атаками чибисы все дальше и дальше оттесняют коршуна, и, когда тот отлетает достаточно далеко, обе птицы оставляют преследование и идут на посадку.
Но тотчас на смену им с болотных «аэродромов» поднялась новая серо-серебристая двойка. Хищник лавирует, круто взмывает вверх, бросается вниз, но чибисы быстро перехватывают коршуна и гонят, гонят прочь от своих гнезд. А там уже мчится еще одна пара… Я уже не могу разглядеть очертаний. В синем небе видны лишь две белые точки, стремительно поднимающиеся наперерез черному пятну.
– Ну что, отбой? – с облегчением говорю я.
Кулик издает тонкий свист и смотрит на меня черным, все еще перепуганным глазом.
Рядом, в куге, осторожно тенькает камышевка. Где-то снова начинают полоскаться утята. Слышно, как дробно чавкают в тине их плоские клювики.
Кулик подпрыгивает на своих тонких ходульках и бежит досчитывать следы.
Скверная это штука – непрошеный гость в небе!
Белый гусь
Если бы птицам присваивали воинские чины, то этому гусю следовало бы дать адмирала. Все у него было адмиральское: и выправка, и походка, и тон, каким он разговаривал с прочими деревенскими гусями.
Ходил он важно, обдумывая каждый шаг. Прежде чем переставить лапу, гусь поднимал ее к белоснежному кителю, собирал перепонки, подобно тому, как складывают веер, и, подержав этак некоторое время, неторопливо опускал лапу в грязь. Так он ухитрялся проходить по самой хлюпкой, растележенной дороге, не замарав ни единого перышка.
Этот гусь никогда не бежал, даже если за ним припустит собака. Он всегда высоко и неподвижно держал длинную шею, будто нес на голове стакан воды.
Собственно, головы у него, казалось, и не было. Вместо нее прямо к шее был прикреплен огромный, цвета апельсиновой корки клюв с какой-то не то шишкой, не то рогом на переносье. Больше всего эта шишка походила на кокарду.
Когда гусь на отмели поднимался в полный рост и размахивал упругими полутораметровыми крыльями, на воде пробегала серая рябь и шуршали прибрежные камыши. Если же он при этом издавал свой крик, в лугах у доярок звонко звенели подойники.
Одним словом, Белый гусь был самой важной птицей на всей кулиге. В силу своего высокого положения в лугах он жил беспечно и вольготно. На него засматривались лучшие гусыни деревни. Ему безраздельно принадлежали отмели, которым не было равных по обилию тины, ряски, ракушек и головастиков. Самые чистые, прокаленные солнцем песчаные пляжи – его, самые сочные участки луга – тоже его.
Но самое главное – то, что плес, на котором я устроил приваду, Белый гусь считал тоже своим. Из-за этого плеса у нас с ним давняя тяжба. Он меня просто не признавал. То он кильватерным строем ведет всю свою гусиную армаду прямо на удочки да еще задержится и долбанет подвернувшийся поплавок. То затеет всей компанией купание как раз у противоположного берега. А купание-то это с гоготом, с хлопаньем крыльев, с догонялками и прятками под водой. А нет – устраивает драку с соседней стаей, после которой долго по реке плывут вырванные перья и стоит такой гам, такое бахвальство, что о поклевках и думать нечего.
Много раз он поедал из банки червей, утаскивал куканы с рыбой. Делал это не воровски, а все с той же степенной неторопливостью и сознанием своей власти на реке. Очевидно, Белый гусь считал, что все в этом мире существует только для него одного, и, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, что сам-то он принадлежит деревенскому мальчишке Степке, который, если захочет, оттяпает на плахе Белому гусю голову, и Степкина мать сварит из него щи со свежей капустой.
Этой весной, как только пообдуло проселки, я собрал свой велосипед, приторочил к раме пару удочек и покатил открывать сезон. По дороге заехал в деревню, наказал Степке, чтобы добыл червей и принес ко мне на приваду.
Белый гусь уже был там. Позабыв о вражде, залюбовался я птицей. Стоял он, залитый солнцем, на краю луга, над самой рекой. Тугие перья одно к одному так ладно пригнаны, что казалось, будто гусь высечен из глыбы рафинада. Солнечные лучи просвечивают перья, зарываясь в их глубине, точно так же, как они отсвечивают в куске сахара.
Заметив меня, гусь пригнул шею к траве и с угрожающим шипением двинулся навстречу. Я едва успел отгородиться велосипедом.
А он ударил крыльями по спицам, отскочил и снова ударил.
– Кыш, проклятый!
Это кричал Степка. Он бежал с банкой червей по тропинке.
– Кыш, кыш!
Степка схватил гуся за шею и поволок. Гусь упирался, хлестко стегал мальчишку крыльями, сшиб с него кепку.
– Вот собака! – сказал Степка, оттащив гуся подальше. – Никому прохода не дает. Ближе ста шагов не подпускает. У него сейчас гусята, вот он и лютует.
Теперь только я разглядел, что одуванчики, среди которых стоял Белый гусь, ожили и сбились в кучу и испуганно вытягивают желтые головки из травы.
– А мать-то их где? – спросил я Степку.
– Сироты они…
– Это как же?
– Гусыню машина переехала.
Степка разыскал в траве картуз и помчался по тропинке к мосту. Ему надо было собираться в школу.
Пока я устраивался на приваде, Белый гусь уже успел несколько раз подраться с соседями. Потом откуда-то прибежал пестро-рыжий бычок с обрывком веревки на шее. Гусь набросился на него.
Если бы птицам присваивали воинские звания, то этому гусю следовало бы дать адмирала. Все у него было адмиральское: и выправка, и походка, и тон, каким он разговаривал с прочими деревенскими гусями.
Ходил он важно, обдумывая каждый шаг. Он всегда высоко и неподвижно держал длинную шею, будто нес на голове стакан воды.
Одним словом, Белый гусь был самой важной персоной в деревне. В силу своего высокого положения жил он беспечно и вольготно. На него засматривались лучшие гусыни деревни; ему принадлежали лучшие песчаные отмели.
Но самое главное — то, что плес, на котором я устроил приваду, Белый гусь считал тоже своим. Из-за этого плеса у нас с ним давняя тяжба. Он меня просто не признавал. То он кильватерным строем ведет свою гусиную армаду прямо на удочки. То затеет всей компанией купание как раз у противоположного берега.
Много раз он поедал из банки червей, утаскивал куканы с рыбой. Делал это не воровски, а все с той же степенной неторопливостью. Очевидно, Белый гусь считал, что все в этом мире существует только для него одного и, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, что сам-то он принадлежит деревенскому мальчишке Степке, который, если захочет, оттяпает Белому гусю голову, а Степкина мать сварит из него щи со свежей капустой.
Однажды весной, когда я пришел на свое любимое место ловить рыбу, Белый гусь уже был там. Увидев меня, он зашипел, раскинул крылья и двинулся на меня. Подбежавший Степка объяснил, что сейчас у гуся гусята, вот он и бросается на всех.
— А мать-то их где? — спросил я Степку.
— Сироты они. Гусыню машина переехала.
Только теперь я разглядел, что одуванчики, среди которых стоял Белый гусь, ожили и сбились в кучу и испуганно вытягивают желтые головки из травы.
Как-то раз, когда я был на своей приваде, я не заметил, как из-за леса наползла туча, потом налетел вихрь; сразу вокруг все зашумело, и туча прорвалась и обрушилась холодным косым ливнем. Гуси, растопырив крылья, полетели в траву. Под ними спрятались выводки. Вдруг по козырьку кепки что-то стукнуло, и к моим ногам скатилась белая горошина.
Гуси замерли в траве, тревожно перекликаясь.
Белый гусь сидел, высоко вытянув шею. Град бил его по голове, гусь вздрагивал и прикрывал глаза. Когда особенно крупная градина попадала в темя, он тряс головой и снова выпрямлялся.
Туча свирепствовала с нарастающей силой. Гуси не выдержали и побежали, а град гулко барабанил по их пригнутым спинам. То здесь, то там слышался жалобный призывный писк гусят. А к моим ногам скатывались уже не круглые горошины, а куски наспех обкатанного льда.
Туча умчалась так же внезапно, как и появилась. Под солнечными лучами белый "запорошенный луг на глазах темнел, оттаивал. В поваленной мокрой траве, будто в сетях, запутались иссеченные гусята. Они погибли почти все.
Луг, согретый солнцем, снова зазеленел. И только на его середине никак не растаивала белая кочка. Я подошел ближе. Это был Белый гусь. Он лежал, раскинув могучие крылья и вытянув по траве шею. Серый немигающий глаз глядел вслед улетающей туче. По клюву из маленькой ноздри сбегала струйка крови.
Все двенадцать пушистых «одуванчиков», целые и невредимые, толкаясь и давя друг друга, высыпали наружу из-под крыла Белого гуся. Весело попискивая, они рассыпались по траве, подбирая уцелевшие градины. Перед ними открывался удивительный мир, полный сверкающих трав и солнца.
Если бы птицам присваивали воинские чины, то этому гусю следовало бы дать адмирала. Все у него было адмиральское: и выправка, и походка, и тон, каким он разговаривал с прочими деревенскими гусями.
Ходил он важно, обдумывая каждый шаг. Прежде чем переставить лапу, гусь поднимал ее к белоснежному кителю, собирал перепонки, подобно тому, как складывают веер, и, подержав этак некоторое время, неторопливо опускал лапу в грязь. Так он ухитрялся проходить по самой хлюпкой, растележенной дороге, не замарав ни единого перышка.
Этот гусь никогда не бежал, даже если за ним припустит собака. Он всегда высоко и неподвижно держал длинную шею, будто нес на голове стакан воды.
Собственно, головы у него, казалось, и не было. Вместо нее прямо к шее был прикреплен огромный, цвета апельсиновой корки клюв с какой-то не то шишкой, не то рогом на переносье. Больше всего эта шишка походила на кокарду.
Когда гусь на отмели поднимался в полный рост и размахивал упругими полутораметровыми крыльями, на воде пробегала серая рябь и шуршали прибрежные камыши. Если же он при этом издавал свой крик, в лугах у доярок звонко звенели подойники.
Одним словом, Белый гусь был самой важной птицей на всей кулиге. В силу своего высокого положения в лугах он жил беспечно и вольготно. На него засматривались лучшие гусыни деревни. Ему безраздельно принадлежали отмели, которым не было равных по обилию тины, ряски, ракушек и головастиков. Самые чистые, прокаленные солнцем песчаные пляжи — его, самые сочные участки луга — тоже его.
Но самое главное — то, что плес, на котором я устроил приваду, Белый гусь считал тоже своим. Из-за этого плеса у нас с ним давняя тяжба. Он меня просто не признавал. То он кильватерным строем ведет всю свою гусиную армаду прямо на удочки да еще задержится и долбанет подвернувшийся поплавок. То затеет всей компанией купание как раз у противоположного берега. А купание-то это с гоготом, с хлопаньем крыльев, с догонялками и прятками под водой. А нет — устраивает драку с соседней стаей, после которой долго по реке плывут вырванные перья и стоит такой гам, такое бахвальство, что о поклевках и думать нечего.
Много раз он поедал из банки червей, утаскивал куканы с рыбой. Делал это не воровски, а все с той же степенной неторопливостью и сознанием своей власти на реке. Очевидно, Белый гусь считал, что все в этом мире существует только для него одного, и, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, что сам-то он принадлежит деревенскому мальчишке Степке, который, если захочет, оттяпает на плахе Белому гусю голову, и Степкина мать сварит из него щи со свежей капустой.
Этой весной, как только пообдуло проселки, я собрал свой велосипед, приторочил к раме пару удочек и покатил открывать сезон. По дороге заехал в деревню, наказал Степке, чтобы добыл червей и принес ко мне на приваду.
Белый гусь уже был там. Позабыв о вражде, залюбовался я птицей. Стоял он, залитый солнцем, на краю луга, над самой рекой. Тугие перья одно к одному так ладно пригнаны, что казалось, будто гусь высечен из глыбы рафинада. Солнечные лучи просвечивают перья, зарываясь в их глубине, точно так же, как они отсвечивают в куске сахара.
Заметив меня, гусь пригнул шею к траве и с угрожающим шипением двинулся навстречу. Я едва успел отгородиться велосипедом.
А он ударил крыльями по спицам, отскочил и снова ударил.
— Кыш, проклятый!
Это кричал Степка. Он бежал с банкой червей по тропинке.
— Кыш, кыш!
Степка схватил гуся за шею и поволок. Гусь упирался, хлестко стегал мальчишку крыльями, сшиб с него кепку.
— Вот собака! — сказал Степка, оттащив гуся подальше.— Никому прохода не дает. Ближе ста шагов не подпускает. У него сейчас гусята, вот он и лютует.
Теперь только я разглядел, что одуванчики, среди которых стоял Белый гусь, ожили и сбились в кучу и испуганно вытягивают желтые головки из травы.
— А мать-то их где? — спросил я Степку.
— Сироты они...
— Это как же?
— Гусыню машина переехала.
Степка разыскал в траве картуз и помчался по тропинке к мосту. Ему надо было собираться в школу.
Пока я устраивался на приваде, Белый гусь уже успел несколько раз подраться с соседями. Потом откуда-то прибежал пестро-рыжий бычок с обрывком веревки на шее. Гусь набросился на него.
Теленок взбрыкивал задом, пускался наутек. Гусь бежал следом, наступал лапами на обрывок веревки и кувыркался через голову. Некоторое время гусь лежал на спине, беспомощно перебирая лапами. Но потом, опомнившись и еще пуще разозлившись, долго гнался за теленком, выщипывая из ляжек клочья рыжей шерсти. Иногда бычок пробовал занять оборону. Он, широко расставляя передние копытца и пуча на гуся фиолетовые глаза, неумело и не очень уверенно мотал перед гусем лопоухой мордой. Но как только гусь поднимал вверх свои полутораметровые крылья, бычок не выдерживал и пускался наутек. Под конец теленок забился в непролазный лозняк и тоскливо замычал.
«То-то!..» — загоготал на весь выпас Белый гусь, победно подергивая куцым хвостом.
Короче говоря, на лугу не прекращался гомон, устрашающее шипение и хлопанье крыльев, и Степкины гусята пугливо жались друг к другу и жалобно пищали, то и дело теряя из виду своего буйного папашу.
— Совсем замотал гусят, дурная твоя башка! — пробовал стыдить я Белого гуся.
«Эге! Эге! — неслось в ответ, и в реке подпрыгивали мальки.— Эге!..» Мол, как бы не так!
— У нас тебя за такие штучки враз бы в милицию. «Га-га-га-га...» — издевался надо мной гусь.
— Легкомысленная ты птица! А еще папаша! Нечего сказать, воспитываешь поколение...
Переругиваясь с гусем и поправляя размытую половодьем приваду, я и не заметил, как из-за леса наползла туча. Она росла, поднималась серо-синей тяжелой стеной, без просветов, без трещинки, и медленно и неотвратимо пожирала синеву неба. Вот туча краем накатилась на солнце. Ее кромка на мгновение сверкнула расплавленным свинцом. Но солнце не могло растопить всю тучу и бесследно исчезло в ее свинцовой утробе. Луг потемнел, будто в сумерки. Налетел вихрь, подхватил гусиные перья и, закружив, унес вверх.
Гуси перестали щипать траву, подняли головы.
Первые капли дождя полоснули по лопухам кувшинок. Сразу все вокруг зашумело, трава заходила сизыми волнами, лозняк вывернуло наизнанку.
Я едва успел набросить на себя плащ, как туча прорвалась и обрушилась холодным косым ливнем. Гуси, растопырив крылья, полегли в траву. Под ними спрятались выводки. По всему лугу были видны тревожно поднятые головы.
Вдруг по козырьку кепки что-то жестко стукнуло, тонким звоном отозвались велосипедные спицы, и к моим ногам скатилась белая горошина.
Я выглянул из-под плаща. По лугу волочились седые космы града. Исчезла деревня, пропал из виду недалекий лесок. Серое небо глухо шуршало, серая вода в реке шипела и пенилась. С треском лопались просеченные лопухи кувшинок.
Гуси замерли в траве, тревожно перекликались.
Белый гусь сидел, высоко вытянув шею. Град бил его по голове, гусь вздрагивал и прикрывал глаза. Когда особенно крупная градина попадала в темя, он сгибал шею и тряс головой. Потом снова выпрямлялся и все поглядывал на тучу, осторожно склонял голову набок. Под его широко раскинутыми крыльями тихо копошилась дюжина гусят.
Туча свирепствовала с нарастающей силой. Казалось, она, как мешок, распоролась вся, от края и до края. На тропинке в неудержимой пляске подпрыгивали, отскакивали, сталкивались белые ледяные горошины.
Гуси не выдержали и побежали. Они бежали, полузачеркнутые серыми полосами, хлеставшими их наотмашь, гулко барабанил град по пригнутым спинам. То здесь, то там в траве, перемешанной с градом, мелькали взъерошенные головки гусят, слышался их жалобный призывный писк. Порой писк внезапно обрывался, и желтый «одуванчик», иссеченный градом, поникал в траву.
А гуси все бежали, пригибаясь к земле, тяжелыми глыбами падали с обрыва в воду и забивались под кусты лозняка и береговые обрезы. Вслед за ними мелкой галькой в реку сыпались малыши — те немногие, которые еще успели добежать. Я с головой закутался в плащ. К моим ногам скатывались уже не круглые горошины, а куски наспех обкатанного льда величиной с четвертинку пиленого сахара. Плащ плохо спасал, и куски льда больно секли меня по спине.
По тропинке с дробным топотом промчался теленок, стегнув по сапогам обрывком мокрой травы. В десяти шагах он уже скрылся из виду за серой завесой града.
Где-то кричал и бился запутавшийся в лозняке гусь, и все натужнее звякали спицы моего велосипеда.
Туча промчалась так же внезапно, как и набежала. Град в последний раз прострочил мою спину, поплясал по прибрежной отмели, и вот уже открылась на той стороне деревня, и в мокрое заречье, в ивняки и покосы запустило лучи проглянувшее солнце.
Я сдернул плащ.
Под солнечными лучами белый, запорошенный луг на глазах темнел, оттаивал. Тропинка покрылась лужицами. В поваленной мокрой траве, будто в сетях, запутались иссеченные гусята. Они погибли почти все, так и не добежав до воды.
Луг, согретый солнцем, снова зазеленел. И только на его середине никак не растаивала белая кочка. Я подошел ближе. То был Белый гусь.
Он лежал, раскинув могучие крылья и вытянув по траве шею. Серый немигающий глаз глядел вслед улетавшей туче. По клюву из маленькой ноздри сбегала струйка крови.
Все двенадцать пушистых «одуванчиков», целые и невредимые, толкаясь и давя друг друга, высыпали наружу. Весело попискивая, они рассыпались по траве, подбирая уцелевшие градины. Один гусенок, с темной ленточкой на спине, неуклюже переставляя широкие кривые лапки, пытался взобраться на крыло гусака. Но всякий раз, не удержавшись, кубарем летел в траву.
Малыш сердился, нетерпеливо перебирал лапками и, выпутавшись из травинок, упрямо лез на крыло. Наконец гусенок вскарабкался на спину своего отца и замер. Он никогда не забирался так высоко.
Перед ним открылся удивительный мир, полный сверкающих трав и солнца.
Рисунок Л. Кузнецова к рассказу «Белый гусь»
C ОЛОВЕЙ Татьяна Григорьевна ©
ПАМЯТНИК БЕЛОМУ ГУСЮ
УРОК ПО РАССКАЗУ ЕВГЕНИЯ НОСОВА «БЕЛЫЙ ГУСЬ»
V КЛАСС
Рассказ Евгения Носова «Белый гусь» обладает сильнейшим эмоциональным воздействием. Сначала он вызывает улыбку, заражает радостным мироощущением автора, и мы с удовольствием наблюдаем за характером и повадками Белого гуся - главного героя произведения; затем неожиданно вместе со страшной стихией входит в сердце тревога за все живое, оказавшееся в ее власти, а потом душа наполняется грустью и очищающим светом, возникающим от восхищения перед отцовским подвигом могучей самоотверженной птицы. Если птица способна на такое самопожертвование, то каким же должен быть венец творения - человек?.. И об этом задумываешься, читая «Белого гуся».
Небольшой по объему, рассказ поражает глубиной мысли, отточенностью слога, выразительностью художественных средств, с помощью которых создается образ Белого гуся. Слово в рассказе настолько выпукло и емко, что для анализа его не требуется каких-то еще дополнительных средств, усиливающих эмоциональное воздействие или стимулирующих мыслительную деятельность учащихся.
Главный герой произведения - гусь -птица, знакомая детям, но писатель дает нам возможность увидеть в привычном и обыденном необычное и высокое.
Знакомство учащихся с рассказом предварим небольшой вступительной беседой.
Что вы знаете о гусях? Какой характер у этих птиц?
Дети называют их важными и гордыми, знают агрессивный характер этих домашних птиц, многим приходилось спасаться от них бегством, а кое-кто попробовал и их болезненных щипков.
А известны ли вам произведения с участием гусей?
Ребята вспоминают античную легенду «Как гуси Рим спасли», народные сказки «Гуси-лебеди», «Ивасик-Телесик», песенку про двух веселых гусей, повесть-сказку Сельмы Лагерлеф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями».
Какими там предстают гуси?
Гуси предстают перед нами бдительными, осторожными, мудрыми, иногда агрессивными, опасными, а порой веселыми и задорными.
Оказывается, гуси - довольно популярные персонажи литературных произведений. И сегодня мы познакомимся с еще одним произведением, которое написал Евгений Носов, - рассказом «Белый гусь».
Родился писатель в деревне, детство его прошло среди речных заводей, лугов, полей и дубрав. Он много времени проводил в лесу и на реке, учился видеть и слышать природу, проникал в ее тайны и секреты, запоминал названия трав и деревьев... Любовь ко всему живому неизменно чувствуется во всех его произведениях: и в картинах (Носов был еще и художником), и в повестях и рассказах. В «Белом гусе» писатель описал то, что увидел однажды на рыбалке.
Далее рассказ читается вслух. Поскольку в нем довольно много незнакомых для пятиклассников слов (кулига, привада, плес, армада, кильватерный строй, кокарда), заранее напишем их значения на доске и обратим на них внимание во время чтения.
После чтения спросим учеников:
Понравился ли вам рассказ? Почему? Какое чувство он вызвал у вас и почему?
Детям очень нравится рассказ Носова своей жизненной полнотой: в нем и юмор, и грусть, смешное чередуется с драматическим, ярки и сочны картины природы, особенно описание стихии; убедителен и выразителен образ главного героя - Белого гуся. Притягивает своим обаянием и автор - человек добрый и мудрый, который живет в гармонии с миром природы, не вознося себя над ней, а ощущая себя ее частью... Рассказ пробуждает в пятиклассниках добрые чувства: они жалеют гуся и погибших гусят, с волнением и восхищением размышляют о подвиге Белого гуся, радуются, что его дети остались живы и видят большой, сверкающий всеми красками мир.
Кто же находится в центре внимания автора? (Белый гусь - «самая важная птица на всей кулиге».)
Почему Носов пишет слова «Белый гусь» с прописной буквы - ведь это не имя собственное?
Наверно, из уважения к птице, которая выделяется среди остальных и внешним обликом, и повадками.
Как в рассказе подчеркивается исключительность Белого гуся?
Его оперение всегда ослепительно белое, потому что гусь виртуозно ходит даже по самой грязи: «Прежде чем переставить лапу, гусь поднимал ее к белоснежному кителю, собирал перепонки, подобно тому как складывают веер, и, подержав этак некоторое время, неторопливо опускал лапу в грязь. Так он ухитрялся проходить по самой растележенной дороге, не замарав ни единого перышка». Гусь «никогда не бежал». «Он всегда высоко и неподвижно держал длинную шею, будто нес на голове стакан воды». От хлопанья его «полутораметровых крыльев» по воде бежала рябь «и шуршали прибрежные камыши», а от гоготания - «в лугах у доярок тонко
тонко звенели подойники». На Белого гуся «засматривались лучшие гусыни деревни». Везде и всюду он вел себя как хозяин:
«Ему безраздельно принадлежали отмели, которым не было равных по обилию тины, ряски, ракушек и головастиков. Самые чистые, прокаленные солнцем пляжи - его. Самые сочные участки луга - тоже его». «С сознанием своей власти» гусь относился и к человеку, прогоняя его с плеса, поедая у него червей из банки и утаскивая куканы с рыбой.
Гусь воюет с человеком за обладание плесом, и когда человек расставляет там удочки, Белый гусь «кильватерным строем ведет всю свою гусиную армаду прямо на удочки да еще задержится и долбанет подвернувшийся поплавок». Он ведет бои с соседней стаей, и после них «долго по реке плывут вырванные перья». Гусь «с угрожающим шипением» нападает на человека и его велосипед, дерется со своим хозяином Степкой, гонится за теленком, «выщипывая из ляжек клочки рыжей шерсти», и большой теленок боится его.
Писатель готов присвоить Белому гусю звание адмирала, потому что «все у него было адмиральское: и выправка, и походка, и тон, каким он разговаривал с прочими деревенскими гусями». Ослепительное его оперение напоминает автору «белоснежный китель» адмирала, а огромный яркий апельсинового цвета «клюв с какой-то не то шишкой, не то рогом на переносье» - кокарду на морской фуражке. Носов говорит об адмиральском звании, так как гусь - водоплавающая птица, и его белый «китель» как парадный мундир высшего командира военно-морского флота. Поэтому с этим персонажем легко соотнести военную лексику.
Скажите, с какими эпизодами из жизни Белого гуся можно связать слова «маневры», «атака», «оборона». Почему?
Маневры - это передвижение войск (или флота) на театре военных действий с целью нанести удар противнику. С маневрами можно сравнить действия Белого гуся и по отношению к человеку. Чтобы отвоевать у него плес, он то ведет свое гусиное войско «прямо на удочки», «то затеет всей компанией купание как раз у противоположного берега. А купание-то с гоготом, с хлопаньем крыльев, с догонялками и прятками под водой». Другой раз гусь устраивает драки с соседней стаей, после которых «о поклевках и думать нечего».
Атака - это стремительное нападение на противника. И атакует Белый гусь то автора рассказа («Заметив меня, гусь пригнул шею к траве и с угрожающим шипением двинулся навстречу»), то «пестро-рыжего бычка», который забрел на луг, где Белый гусь гулял с гусятами, то соседнюю стаю.
Чем вызваны эти атаки?
В одних случаях это самоутверждение Белого гуся и его власти в округе. В других - защита гусят от возможной опасности. Тогда атака является одновременно и обороной, необходимой для отпора врагу. Ведь не зря одно из широко известных военных выражений гласит: «Лучший способ защиты - это нападение». Но в эпизоде со стихией Белому гусю приходится не нападать, а держать настоящую оборону: «Белый гусь сидел, высоко вытянув шею. Град бил его по голове, гусь вздрагивал и прикрывал глаза. Когда особенно крупная градина попадала в темя, он сгибал шею и тряс головой. Потом снова выпрямлялся и поглядывал на тучу, осторожно склоняя голову набок. Под его широко раскинутыми крыльями тихо копошилась дюжина гусят».
Сравните поведение Белого гуся во время бушующей непогоды с поведением других гусей. Как и в этой ситуации подтверждается его исключительность?
Сначала они, как и Белый гусь, «растопырив крылья, полегли в траву», закрывая гусят. Но когда град превратился из ледяных горошин «в куски наспех обкатанного льда величиной в четвертинку пиленого сахара», «гуси не выдержали и побежали» к воде, забыв о своих выводках и следуя инстинкту самосохранения, они «падали с обрыва в воду и забивались под кусты лозняка...». Их действия похожи на паническое бегство войска от страшного и сильного врага. В результате гусята, брошенные родителями, «погибли почти все». И только Белый гусь, как настоящий адмирал, не бросил свой тонущий корабль с беззащитными и беспомощными птенцами: он остался на месте, на посту, понимая, что бегство грозит его детям гибелью. Так и здесь он подтвердил свою исключительность.
Удивляет ли нас его поведение или мы уже каким-то образом подготовлены к этому? Можно ли сказать, что гусь совершил подвиг? Почему?
Конечно, поведение Белого гуся восхищает нас, но не является полной неожиданностью: ведь мы еще раньше видели, как он пекся о безопасности своих гусят, стараясь предупредить любую возможность беды. Достаточно вспомнить, как он встретил появление на лугу человека с удочками на велосипеде, как прогонял оттуда рыжего бычка. Степка говорит: «Никому прохода не дает. Ближе ста
шагов не подпускает. У него сейчас гусята, вот он и лютует».
Мы уверенно можем сказать, что Белый гусь совершил подвиг, потому что он пожертвовал своей жизнью, защищая гусят. Наверняка ему было так же страшно, как и другим гусям, но он не двинулся с места, так как помнил о беспомощных и несмышленых птенцах и о том, что он их отец: «Он лежал, раскинув могучие крылья и вытянув по траве шею. Серый немигающий глаз глядел вслед улетавшей туче. По клюву из маленькой ноздри сбегала струйка крови». Автор убеждает: гусь не только «самая важная птица во всей кулиге» и «адмирал», но и отец-герой.
Какое чувство вызывает конец рассказа? Остается ли от него чувство безысходности? Почему?
Нам, безусловно, жаль Белого гуся - могучую, сильную и мужественную птицу, которая своим подвигом может служить примером не только собратьям, но и человеку. Мы грустим вместе с автором о погибшем гусе. Но чувства безысходности нет от его геройской гибели, потому что остались живы «все двенадцать пушистых одуванчиков». И один из гусят «с темной ленточкой на спине» упорно карабкается на крыло погибшего отца. Наконец он «вскарабкался на спину своего отца и замер. Он никогда не забирался так высоко.
Перед ним открылся удивительный мир, полный сверкающих трав и солнца».
Таким увидел этот сложный, многообразный и прекрасный мир Евгений Носов.
Каким предстает перед нами автор? Каково его отношение к природе?
Автор видится нам человеком добрым и мудрым. Он любит все живое и с интересом и любовью вглядывается в окружающий мир. Он великолепно знает окрестности деревни, где живет: луга, плесы, песчаные отмели, лесные поляны. Ему известны «самые чистые, прокаленные солнцем песчаные пляжи», речные заводи, где водится рыба. Он знает «лучших гусынь деревни», любовно называет гусят «одуванчиками», с улыбкой рассказывает о рыжем бычке, напуганном Белым гусем.
Автор говорит, что у него с гусем «давняя тяжба» (то есть спор, соперничество), но можно ли сказать, что они враги? Есть ли у нас основание утверждать, что Носов любуется гусем и не обижается на него?
Писатель не испытывает к птице враждебного чувства, несмотря на то что гусь часто мешает ему рыбачить, поедает его червей и утаскивает куканы с рыбой: он понимает, что тот действует по своим птичьим законам и правилам. Автор не прогоняет его, не пытается ударить (как нередко поступают люди по отношению к мешающим братьям нашим меньшим), даже когда гусь нападает на него. Он только «переругивается» с гусем, пытается воспитывать «буйного папашу», когда тот уж слишком расшумелся.
Автор восхищается степенностью и важностью птицы, ее походкой, аккуратностью, повадками. Когда он видит его среди свежих весенних трав, то откровенно любуется: «Позабыв о вражде, залюбовался я птицей. Стоял он, залитый солнцем, на краю луга, над самой рекой. Тугие перья одно к одному так ладно пригнаны, что казалось, будто гусь высечен из глыбы рафинада. Солнечные лучи просвечивают перья, зарываясь в их глубине, точно так же, как они отсвечивают в куске сахара».
Носов рисует облик и характер Белого гуся с помощью сравнений. Некоторые из них прямые, некоторые - подтекстные. Они не названы, но подразумеваются, с подачи писателя их подсказывает нам наше воображение. (Детям демонстрируются карточки, на которых написаны слова: адмирал, белая кочка, глыба рафинада, гора, вершина, памятник.)
Как вам кажется, какие из них прямые, а какие подтекстные? (Прямые - адмирал, глыба рафинада, белая кочка, остальные - подтекстные.)
Найдите те части текста, где спрятаны эти самые подтекстные сравнения.
Впервые мысль о памятнике и подтекстное сравнение гуся с ним возникает, когда автор любуется птицей и ему кажется, будто гусь «высечен из глыбы рафинада». Второй раз это сравнение приходит на ум, когда мы читаем об отцовском подвиге гуся и его гибели: в момент испытаний он неподвижен и стоек перед лицом смерти, будто окаменел, став незыблемой крепостью для своих гусят... Разве не заслуживает этот подвиг памятника?..
Автору рассказа погибший гусь на потемневшем после внезапного дождя лугу кажется белой нетающей кочкой. Но для гусенка, спасенного им, это не кочка, а гора, вершина, на которую он пытается взобраться. И когда ему это удается, он видит огромный мир, подаренный ему отцом. Так кочка превращается в пик. И это не только осязаемый и видимый пик для маленького гусенка, это и пик отваги, мужества и любви для всех окружающих, и для человека тоже. Гусь не посрамил чести своего белоснежного адмиральского мундира: он повел себя, как настоящий воин. Так возникает подтекстное понятие «честь мундира».
Прямые и подтекстные сравнения, безусловно, связаны между собой. Одно подсказывает другое, заставляя работать не только наше воображение, но и ум.
Задумаемся, к какому прямому сравнению ближе всего подтекстное сравнение с памятником. Почему вы так решили?
Подтекстное сравнение с памятником ближе всего к прямому сравнению гуся с адмиралом. Ведь памятники часто ставят воинам, героям. И если сначала Носов с улыбкой называет гуся адмиралом, то на смену улыбке приходит восхищение, когда он говорит о гусе, будто высеченном из глыбы рафинада, а подвиг Белого гуся заставляет его склонить голову перед мужеством и любовью отца. И уже не кажется невозможным памятник красивой птице, и не только красивой, но и героической. Так подтекстное сравнение помогает нам оценить поступок Белого гуся, его самопожертвование, увидеть его жизненную вершину.
К какому прямому сравнению ближе всего сравнение с вершиной, горой? Какой смысловой опенок приобретает это прямое сравнение, благодаря подтекстному?
Ближе всего это сравнение к кочке. В большом мире природы перед лицом стихии гусь всего лишь «кочка», но ведь дело не в видимой величине или размере, а в том, что стоит за этой величиной. А за ней ни много ни мало, а вся жизнь Белого гуся, его самоотверженное и мужественное сердце. И в глазах спасенных гусят и человека, ставшего свидетелем трагических событий, кочка вырастает до размеров горы, вершины. Здесь тоже, как и в предыдущем случае, звучит авторская оценка подвига Белого гуся.
Таким образом, подтекстные сравнения приводят нас к мысли о высоте любви, открытой нам Белым гусем.
Мы уже говорили, что гусь совершил подвиг, а подвиги часто увековечиваются в памятниках. И поскольку сам автор навел нас на мысль о памятнике Белому гусю, попытаемся создать проект такого памятника.
Подумаем, где будет стоять этот памятник и почему, из какого материала и почему он будет высечен, каким будет изображен гусь (здесь вам могут что-то подсказать иллюстрации к рассказу), какую идею будет выражать памятник, будет ли на нем какая-то надпись, и если да, то какая. Эти вопросы записываются в тетради, и дома учащиеся небольшими творческими группами по 5-6 человек или индивидуально готовят проект своего памятника Белому гусю и его защиту (в защите может быть использовано выразительное чтение фрагментов рассказа, элементы инсценирования, рисунки, «живые» композиции).
Следующий урок посвящен конкурсу этих проектов. Для оценивания творческих работ стоит создать специальное жюри, состоящее из старшеклассников, учителя изобразительного искусства и учителя литературы. Причем оценивание должно быть развернутым, обоснованным, чтобы дети увидели свои удачи и просчеты, Однако важно не подрезать им крылья, поэтому любую находку, идею надо поощрить.
Пятиклассников очень увлекает эта работа, и они охотно выполняют ее.
Перед началом защиты можно рассказать детям о существующих памятниках животным.
Вот примерный материал для такого рассказа.
В мире существует немало памятников животным, которые чем-либо прославились или отличились. Больше всего таких памятников
поставлено собакам. Широко известен памятник сенбернару Барри, спасшему сорок человек в Альпах. Барри был профессиональным спасателем, который находил занесенных снегом людей. В Нью-Йорке в Сентрал-парке установлен памятник ездовой собаке-вожаку Болто, который в составе ездовой упряжки доставил в ураганную ночь 1925 года противодифтерийную сыворотку в город Ном на Аляске, что позволило предотвратить эпидемию дифтерии. Памятник собаке русского ученого И.П.Павлова стоит даже в двух местах: в Санкт-Петербурге, в саду Института экспериментальной медицины, и в Сухуми на территории Института экспериментальной патологии. Так люди почитают память собаки, послужившей для науки. А есть еще памятник жабе перед Пастеровским институтом как дань уважения лабораторным животным. В Австралии поставлен памятник бабочке-огневке. Так фермеры отблагодарили ее за уничтожение кактусов опунций, которые заполонили собой весь континент и чуть не погубили домашний скот (коровы ели кактусы и травились). Памятник ласточкам установили жители города Гринсвилл в благодарность за уничтожение комаров (одна ласточка съедает в день до 1000 комаров). И между прочим, этот памятник очень полезен для ласточек: это двадцатиметровая башня, увешанная домиками для птиц.
Вот и мы попробуем увековечить память самоотверженного Белого гуся.
Приведу одну из работ: «Памятник Белому гусю будет стоять на высоком берегу реки, так как река - это его любимые владения. Здесь он - настоящий адмирал своей гусиной флотилии, которая беспрекословно подчиняется главнокомандующему.
Памятник высечен из мрамора, потому что этот камень лучше всего передает ослепительную белоснежность оперения гуся - его незапятнанного "адмиральского кителя".
Небольшой по размеру, он поместится на высоком постаменте в виде куба из серого гранита. Гранит будет символизировать стойкость и мужество гуся-отца, не дрогнувшего перед страшной стихией.
Белый гусь распластал огромные крылья, из-под которых выглядывают маленькие гусята. Голова гуся поднята к небу, будто он всматривается в темную тучу, которая грозит гибелью его детям.
На постаменте крупная надпись: "Спасены!" А чуть ниже, помельче: "Этому гусю следовало бы дать чин адмирала".
Вокруг памятника все в золотых цветах одуванчиков. Над ним поют жаворонки, летают стрекозы. Сюда любят приходить дети. Девочки обычно плетут венок из одуванчиков и надевают его на голову мраморного гуся, и тогда он кажется героем из древних времен, увенчанным венком победителя. И он действительно победитель - победитель страха и смерти... А силы и мужество для этой победы ему придала любовь.
Идею любви и мужества и будет выражать этот памятник».
