Кавалерист-девица - как александр пушкин раскрыл тайну надежды дуровой. Краткая биография дуровой надежды андреевны Какое звание было у дуровой

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:

100% +

Надежда Дурова
Записки кавалерист-девицы

Надежда Андреевна Дурова
(1783–1866)

Надежда Андреевна Дурова – первая в России женщина-офицер, русская амазонка, талантливейшая писательница, загадочная личность, живущая под мужским именем.

Она родилась 17 сентября 1783 года в Киеве в семье отставного гусарского ротмистра Андрея Васильевича Дурова и Надежды Ивановны Дуровой, которая, убежав из дома, обвенчалась с женихом тайно от родителей, за что была проклята отцом.

Надежда Ивановна была разочарована рождением дочери вместо сына, сын был единственной надеждой на прощение родителей. Андрей Васильевич командовал эскадроном в гусарском полку. Однажды во время похода, доведенная до крайности плачем дочери, мать вышвырнула бедное дитя из экипажа. Ребенок разбился, но остался жив. Отец принял меры, и с этого дня девочкой занимался фланговый гусар, который носил ее на руках.

А. В. Дуров вышел в отставку и поселился в Сарапуле. Воспитанием дочери стала заниматься мать. Девочка была истинный сорванец, она не желала плести кружева и вышивать, за испорченное рукоделие ей полагалась трепка, зато она как кошка лазала по деревьям, стреляла из лука и пыталась изобрести снаряд. Она мечтала научиться владеть оружием, верховой езде и грезила о военной службе.

За девочкой стал приглядывать гусар Астахов, который привил ей любовь к военному делу. Надежда Дурова писала: «Воспитатель мой, Астахов, по целым дням носил меня на руках, ходил со мной в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махать саблею».

Когда она подросла, отец подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала ее любимым занятием.

Выйдя в 18 лет замуж за Василия Чернова, чиновника Сарапульского земского суда, она через год родила сына. Мальчика крестили в Вознесенском соборе и нарекли Иваном. Н. Дурова ушла от мужа и вернулась с ребенком в родительский дом (об этом в «Записках» Дуровой не упоминается). Таким образом, ко времени своей службы в армии она была не «девицей», а женой и матерью. В родительском доме ее мать, Надежда Ивановна, по словам Дуровой, все так же «постоянно жаловалась на судьбу пола, находящегося под проклятием божьим, ужасными красками описывала участь женщин», отчего у Надежды возникло «отвращение к своему полу».

В 1806 году Надежда Дурова в день своих именин пошла купаться, прихватив старую казацкую одежду. В нее она переоделась, а платье оставила на берегу. Родители решили, что дочь утонула, а она в мужском платье присоединилась к донскому казачьему полку, направлявшемуся на войну с французами. Дурова выдала себя за «помещичьего сына Александра Соколова».

Иван, сын Дуровой, остался в семье деда и в дальнейшем был зачислен в Императорский военно-сиротский дом, который существовал на положении кадетского корпуса. Преимущественным правом при зачислении пользовались сыновья офицеров, погибших на войне или находившихся на действительной военной службе. Отец Ивана был не в состоянии предоставить ему это преимущество, а вот мать смогла, сделала для сына невозможное. Дав ему столичное образование, Дурова и впоследствии не оставляла сына без внимания. «Кавалерист-девица», пользуясь старыми связями и знакомствами, обеспечила Ивану Васильевичу Чернову определенную степень независимости и прочное положение в обществе.

Иван Васильевич Чернов женился, предположительно, в 1834 году на Анне Михайловне Бельской, дочери титулярного советника. Она умерла в 1848 году в возрасте 37 лет. В тот год в столице разразилась эпидемия холеры, возможно, она и стала причиной ее смерти. Чернов больше не вступал в брак. Он скончался 13 января 1856 года в возрасте 53 лет в чине коллежского советника, чине, равном армейскому полковнику. Он и его жена покоятся на Митрофановском кладбище Санкт-Петербурга. «Кавалерист-девица» пережила своего сына на 10 лет.

В 1807 году ее приняли «товарищем» (рядовым из дворян) в Коннопольский уланский полк. В конце марта полк был направлен в Пруссию, откуда Дурова написала письмо отцу, прося прощения за свой поступок и требуя «позволить идти путем, необходимым для счастья». Отец Дуровой послал прошение императору Александру I с просьбой разыскать дочь. По величайшему повелению Дурову, не раскрывая ее инкогнито, со специальным курьером отправили в Петербург. Там было принято решение оставить Надежду на службе, присвоить имя Александра Андреевича Александрова (его она и носила до смерти), зачислить корнетом в Мариупольский гусарский полк.

Партизан и поэт Денис Давыдов в письме к А. С. Пушкину вспоминал о своих встречах с Н. А. Дуровой во время войны: «Дурову я знал потому, что я с ней служил в арьергарде, во все время отступления нашего от Немана до Бородина… Я помню, что тогда поговаривали, что Александров – женщина, но так, слегка. Она очень уединена была, избегала общества, столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым. Нам хотелось напиться молока в избе… Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: «Это Александров, который, говорят, – женщина». Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видел на фронте…»

За участие в боях и за спасение жизни офицера в 1807 году Дурова была награждена солдатским Георгиевским крестом. В своих многолетних походах Дурова вела записки, которые позже стали основой для ее литературных произведений. «Священный долг к Отечеству, – говорила она, – заставляет простого солдата бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и покойно расставаться с жизнью».

В 1811 году Дурова перешла в Литовский уланский полк, в составе которого приняла участие в боевых действиях Отечественной войны, получила в Бородинском сражении контузию и была произведена в чин поручика. Была адъютантом фельдмаршала М. И. Кутузова, прошла с ним до Тарутина. Участвовала в кампаниях 1813–1814 годов, отличилась при блокаде крепости Модлине, в боях при Гамбурге. За храбрость получила несколько наград. Прослужив около десяти лет, в 1816 году вышла в отставку в чине штаб-ротмистра. После отставки Дурова жила несколько лет в Петербурге у дяди, а оттуда уехала в Елабугу.

О военных подвигах Надежды Андреевны Дуровой более или менее знают многие наши современники. Но немногим известно, что она совершила еще и героический подвиг на ниве российской литературы – ее литературная деятельность была благословлена А. С. Пушкиным, а произведениями зачитывалась просвещенная Россия тридцатых и сороковых годов XIX века.

В 1835–1836 годах происходит формирование Надежды Дуровой как писательницы. Некоторую роль в этом сыграло ее затруднительное материальное положение. Она жила на небольшую пенсию военного ведомства – одну тысячу рублей в год. Литературная деятельность ее тем более удивительна, что она никогда нигде не училась. Публикация в журнале «Современник» отрывка из ее воспоминаний, посвященного 1812 году, произвела среди современников настоящий фурор, а Отечественная война приобрела еще одного героя, вернее, героиню.

Пушкин снабдил отрывок следующим предисловием: «С неизъяснимым участием прочли мы признание женщины, столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным».

В жизни Надежда Дурова была нарушительницей канонов: носила мужской костюм, курила, коротко стригла волосы, при разговоре закидывала ногу на ногу и упиралась рукой в бок, да и именовала себя в мужском роде.

Последние годы Дурова жила в Елабуге, в маленьком домике, совершенно одинокая, в окружении своих многочисленных четвероногих любимцев. Это были кошки и собаки. Любовь к животным всегда была в роду Дуровых. Потомки Дуровой – Владимир, Анатолий и Наталья Дуровы – стали всемирно известной фамилией цирковых дрессировщиков.

Надежда Андреевна Дурова умерла 21 марта 1866 года, на восемьдесят третьем году жизни. Назвавшись в 1806 году мужским именем, она носила его шестьдесят лет, ни разу не сделав попытки вернуться к настоящей фамилии. Даже от собственного сына «кавалерист-девица» требовала обращения к себе как к Александрову.

Похоронили ее на Троицком кладбище Елабуги, с воинскими почестями, в мужском платье.

В 1901 году на могиле Дуровой состоялось торжественное открытие памятника из темно-зеленого гранита, окруженного железной решеткой. После троекратного ружейного залпа упавшее покрывало открыло медную доску, на которой была выгравирована эмблема полка и эпитафия:

НАДЕЖДА АНДРЕЕВНА ДУРОВА

По повелению императора Александра – корнет Александров.

Кавалер военного ордена.

Движимая любовью к Родине, поступила в ряды Литовского уланского полка.

Спасла офицера. Награждена Георгиевским крестом.

Прослужила 10 лет в полку, произведена в корнеты и удостоена чина штабс-ротмистра.

Родилась в 1783 г. Скончалась в 1866 г.

Мир ее праху!

Вечная память в назидание потомству ее доблестной душе!

В конце XIX века Троицкое кладбище имело величественный вид. На его территории было установлено множество саркофагов, обелисков, склепов, часовен из лучших пород мрамора и гранита, исполненных настоящими мастерами камнерезного дела. В начале 30-х годов прошлого столетия елабужский некрополь и кладбищенская церковь были превращены в груды развалин. Та же участь постигла и надгробие Дуровой. Ничто не могло остановить разрушителей: ни ценные памятники, ни мозаики намогильных сооружений, ни священная могила Дуровой. Однако место захоронения героини Бородинского сражения благодарные жители города сохранили в памяти и на фотографиях. Сейчас на могиле Надежды Андреевны Дуровой установлено надгробие из красного гранита, созданное по проекту московского скульптора Ф. Ф. Ляха.

Часть первая

Детские лета мои

Мать моя, урожденная Александровичева, была одна из прекраснейших девиц в Малороссии. В конце пятнадцатого года ее от рождения женихи толпою предстали искать руки ее. Из всего их множества сердце матери моей отдавало преимущество гусарскому ротмистру Дурову; но, к несчастию, выбор этот не был выбором отца ее, гордого, властолюбивого пана малороссийского. Он сказал матери моей, чтоб она выбросила из головы химерическую мысль выйти замуж за москаля, а особливо военного.

Дед мой был величайший деспот в своем семействе; если он что приказывал, надобно было слепо повиноваться, и не было никакой возможности ни умилостивить его, ни переменить однажды принятого им намерения.

Следствием этой неумеренной строгости было то, что в одну бурную осеннюю ночь мать моя, спавшая в одной горнице с старшею сестрою своей, встала тихонько с постели, оделась и, взяв салоп и капор, в одних чулках, утаивая дыхание, прокралась мимо сестриной кровати, отворила тихо двери в залу, тихо затворила, проворно перебежала ее и, отворя дверь в сад, как стрела полетела по длинной каштановой аллее, оканчивающейся у самой калитки. Мать моя поспешно отпирает эту маленькую дверь и бросается в объятия ротмистра, ожидавшего ее с коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми, которые, подобно ветру, тогда бушевавшему, понесли их по киевской дороге.

В первом селе они обвенчались и поехали прямо в Киев, где квартировал полк Дурова. Поступок матери моей хотя и мог быть извиняем молодостию, любовью и достоинствами отца моего, бывшего прекраснейшим мужчиною, имевшего кроткий нрав и пленительное обращение, но он был так противен патриархальным нравам края малороссийского, что дед мой в первом порыве гнева проклял дочь свою.

В продолжение двух лет мать моя не переставала писать к отцу своему и умолять его о прощении; но тщетно: он ничего слышать не хотел, и гнев его возрастал, по мере как старались смягчить его. Родители мои, потерявшие уже надежду умилостивить человека, почитавшего упорство характерностью, покорились было своей участи, перестав писать к неумолимому отцу; но беременность матери моей оживила угасшее мужество ее; она стала надеяться, что рождение ребенка возвратит ей милости отцовские.

Мать моя страстно желала иметь сына и во все продолжение беременности своей занималась самыми обольстительными мечтами; она говорила: «У меня родится сын, прекрасный, как амур! Я дам ему имя Модест; сама буду кормить, сама воспитывать, учить, и мой сын, мой милый Модест будет утехою всей жизни моей…» Так мечтала мать моя; но приближалось время, и муки, предшествовавшие моему рождению, удивили матушку самым неприятным образом; они не имели места в мечтах ее и произвели на нее первое невыгодное для меня впечатление. Надобно было позвать акушера, который нашел нужным пустить кровь; мать моя чрезвычайно испугалась этого, но делать нечего, должно было покориться необходимости. Кровь пустили, и вскоре после этого явилась на свет я, бедное существо, появление которого разрушило все мечты и ниспровергнуло все надежды матери.

«Подайте мне дитя мое!» – сказала мать моя, как только оправилась несколько от боли и страха. Дитя принесли и положили ей на колени. Но увы! это не сын, прекрасный, как амур! это дочь, и дочь богатырь! Я была необыкновенной величины, имела густые черные волосы и громко кричала. Мать толкнула меня с коленей и отвернулась к стене.

Через несколько дней маменька выздоровела и, уступая советам полковых дам, своих приятельниц, решилась сама кормить меня. Они говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его. Меня принесли; мать взяла меня из рук женщины, положила к груди и давала мне сосать ее; но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее; маменька думала преодолеть мое упрямство терпением и продолжала держать меня у груди, но, наскуча, что я долго не беру, перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я, как видно, управляемая судьбою, назначавшею мне солдатский мундир, схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки.

«Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», – говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою.

Мне минуло четыре месяца, когда полк, где служил отец мой, получил повеление идти в Херсон; так как это был домашний поход, то батюшка взял семейство с собою. Я была поручена надзору и попечению горничной девки моей матери, одних с нею лет. Днем девка эта сидела с матушкою в карете, держа меня на коленях, кормила из рожка коровьим молоком и пеленала так туго, что лицо у меня синело и глаза наливались кровью; на ночлегах я отдыхала, потому что меня отдавали крестьянке, которую приводили из селения; она распеленывала меня, клала к груди и спала со мною всю ночь; таким образом, у меня на каждом переходе была новая кормилица.

Ни от переменных кормилиц, ни от мучительного пеленанья здоровье мое не расстраивалось. Я была очень крепка и бодра, но только до невероятности криклива. В один день мать моя была весьма в дурном нраве; я не дала ей спать всю ночь; в поход вышли на заре, маменька расположилась было заснуть в карете, но я опять начала плакать, и, несмотря на все старания няньки утешить меня, я кричала от часу громче: это переполнило меру досады матери моей; она вышла из себя и, выхватив меня из рук девки, выбросила в окно! Гусары вскрикнули от ужаса, соскочили с лошадей и подняли меня, всю окровавленную и не подающую никакого знака жизни; они понесли было меня опять в карету, но батюшка подскакал к ним, взял меня из рук их и, проливая слезы, положил к себе на седло. Он дрожал, плакал, был бледен, как мертвый, ехал не говоря ни слова и не поворачивая головы в ту сторону, где ехала мать моя. К удивлению всех, я возвратилась к жизни и, сверх чаяния, не была изуродована; только от сильного удара шла у меня кровь из рта и носа; батюшка с радостным чувством благодарности поднял глаза к небу, прижал меня к груди своей и, приблизясь к карете, сказал матери моей: «Благодари Бога, что ты не убийца! Дочь наша жива; но я не отдам уже ее тебе во власть; я сам займусь ею». Сказав это, поехал прочь и до самого ночлега вез меня с собою; не обращая ни взора, ни слов к матери моей.

С этого достопамятного дня жизни моей отец вверил меня промыслу божию и смотрению флангового гусара Астахова, находившегося неотлучно при батюшке как на квартире, так и в походе. Я только ночью была в комнате матери моей; но как только батюшка вставал и уходил, тотчас уносили меня.

Воспитатель мой Астахов по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею, и я хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали; вечером он приносил меня к музыкантам, игравшим пред зарею разные штучки; я слушала и, наконец, засыпала. Только сонную и можно было отнесть меня в горницу; но когда я не спала, то при одном виде материной комнаты я обмирала от страха и с воплем хваталась обеими руками за шею Астахова.

Матушка, со времени воздушного путешествия моего из окна кареты, не вступалась уже ни во что, до меня касающееся, и имела для утешения своего другую дочь, точно уже прекрасную, как амур, в которой она, как говорится, души не слышала.

Дед мой, вскоре по рождении моем, простил мать мою, и сделал это весьма торжественным образом: он поехал в Киев, просил архиерея разрешить его от необдуманной клятвы не прощать никогда дочь свою и, получив пастырское разрешение, тогда уже написал к матери моей, что прощает ее, благословляет брак ее и рожденное от него дитя; что просит ее приехать к нему, как для того, чтобы лично принять благословение отца, так и для того, чтобы получить свою часть приданого.

Мать моя не имела возможности пользоваться этим приглашением до самого того времени, как батюшке надобно было выйти в отставку; мне было четыре года с половиною, когда отец мой увидел необходимость оставить службу. В квартире его, кроме моей кроватки, были еще две колыбели; походная жизнь с таким семейством делалась невозможною; он поехал в Москву искать места по статской службе, а мать со мною и еще двумя детьми отправилась к своему отцу, где и должна была жить до возвращения мужа. Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым!

С каждым днем воинственные наклонности мои усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос: «Эскадрон! Направо заезжай! С места! Марш-марш!»

Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать.

Отец мой получил место городничего в одном из уездных городов и отправился туда со всем своим семейством; мать моя, от всей души меня не любившая, кажется, как нарочно делала все, что могло усилить и утвердить и без того необоримую страсть мою к свободе и военной жизни: она не позволяла мне гулять в саду, не позволяла отлучаться от нее ни на полчаса; я должна была целый день сидеть в ее горнице и плесть кружева; она сама учила меня шить, вязать, и, видя, что я не имею ни охоты, ни способности к этим упражнениям, что все в руках моих и рвется и ломается, она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам.

Мне минуло десять лет. Матушка имела неосторожность говорить при мне отцу моему, что она не имеет сил управиться с воспитанницею Астахова, что это гусарское воспитание пустило глубокие корни, что огонь глаз моих пугает ее и что она желала бы лучше видеть меня мертвою, нежели с такими наклонностями. Батюшка отвечал, что я еще дитя, что не надобно замечать меня, и что с летами я получу другие наклонности, и все пройдет само собою. «Не приписывай этому ребячеству такой важности, друг мой!» – говорил батюшка. Судьбе угодно было, чтоб мать моя не поверила и не последовала доброму совету мужа своего… Она продолжала держать меня взаперти и не дозволять мне ни одной юношеской радости. Я молчала и покорялась; но угнетение дало зрелость уму моему.

Я приняла твердое намерение свергнуть тягостное иго и, как взрослая, начала обдумывать план успеть в этом. Я решилась употребить все способы выучиться ездить верхом, стрелять из ружья и, переодевшись, уйти из дома отцовского. Чтобы начать приводить в действо замышляемый переворот в жизни моей, я не пропускала ни одного удобного случая укрыться от надзора матушки; эти случаи представлялись всякий раз, как к матушке приезжали гости; она занималась ими, а я, я, не помня себя от радости, бежала в сад к своему арсеналу, то есть темному углу за кустарником, где хранились мои стрелы, лук, сабля и изломанное ружье; я забывала целый свет, занимаясь своим оружием, и только пронзительный крик ищущих меня девок заставлял меня с испугом бежать им навстречу. Они отводили меня в горницу, где всегда уже ожидало меня наказание.

Таким образом минуло два года, и мне было уже двенадцать лет; в это время батюшка купил для себя верховую лошадь – черкесского жеребца, почти неукротимого. Будучи отличным наездником, отец мой сам выездил это прекрасное животное и назвал его Алкидом. Теперь все мои планы, намерения и желания сосредоточились на этом коне; я решилась употребить все, чтоб приучить его к себе, и успела; я давала ему хлеб, сахар, соль; брала тихонько овес у кучера и насыпала в ясли; гладила его, ласкала, говорила с ним, как будто он мог понимать меня, и наконец достигла того, что неприступный конь ходил за мною, как кроткая овечка.

Почти всякий день я вставала на заре, уходила потихоньку из комнаты и бежала в конюшню; Алкид встречал меня ржанием, я давала ему хлеба, сахару и выводила на двор; потом подводила к крыльцу и со ступеней садилась к нему на спину; быстрые движения его, прыганье, храпенье нисколько не пугали меня: я держалась за гриву и позволяла ему скакать со мною по всему обширному двору, не боясь быть вынесенною за ворота, потому что они были еще заперты.

Случилось один раз, что забава эта прервалась приходом конюха, который, вскрикнув от страха и удивления, спешил остановить галопирующего со мною Алкида; но конь закрутил головой, взвился на дыбы и пустился скакать по двору, прыгая и брыкая ногами.

К счастию моему, обмерший от страха Ефим потерял употребление голоса, без чего крик его встревожил бы весь дом и навлек бы мне жестокое наказание. Я легко усмирила Алкида, лаская его голосом, трепля и гладя рукою; он пошел шагом, и когда я обняла шею его и прислонилась к ней лицом, то он тотчас остановился, потому что таким образом я всегда сходила, или, лучше сказать, сползала, с него. Теперь Ефим подошел было взять его, бормоча сквозь зубы, что он скажет это матушке; но я обещала отдавать ему все свои карманные деньги, если он никому не скажет и позволит мне самой отвести Алкида в конюшню; при этом обещании лицо Ефима выяснелось , он усмехнулся, погладил бороду и сказал: «Ну извольте, если этот пострел вас более слушается, нежели меня!»

Я повела в торжестве Алкида в конюшню, и, к удивлению Ефима, дикий конь шел за мною смирно и, сгибая шею, наклонял ко мне голову, легонько брал губами мои волосы или за плечо.

С каждым днем я делалась смелее и предприимчивее и, исключая гнева матери моей, ничего в свете не страшилась. Мне казалось весьма странным, что сверстницы мои боялись оставаться одни в темноте; я, напротив, готова была в глубокую полночь идти на кладбище, в лес, в пустой дом, в пещеру, в подземелье.

Одним словом, не было места, куда б я не пошла ночью так же смело, как и днем; хотя мне так же, как и другим детям, были рассказываемы повести о духах, мертвецах, леших, разбойниках и русалках, щекочущих людей насмерть; хотя я от всего сердца верила этому вздору, но нисколько, однако ж, ничего этого не боялась; напротив, я жаждала опасностей, желала бы быть окруженною ими, искала бы их, если б имела хотя малейшую свободу; но неусыпное око матери моей следило каждый шаг, каждое движение мое.

В один день матушка поехала с дамами гулять в густой бор за Каму и взяла меня с собою для того, как она говорила, чтоб я не сломила себе головы, оставшись одна дома. Это было в первый еще раз в жизни моей, что вывезли меня на простор, где я видела и густой лес, и обширные поля, и широкую реку! Я едва не задохлась от радости, и только что мы вошли в лес, как я, не владея собою от восхищения, в ту же минуту убежала – и бежала до тех пор, пока голоса компании сделались неслышны; тогда-то радость моя была полная и совершенная: я бегала, прыгала, рвала цветы, взлезала на вершины высоких дерев, чтоб далее видеть, взлезала на тоненькие березки и, схватясь за верхушку руками, соскакивала вниз, и молодое деревце легонько ставило меня на землю!

Два часа пролетели как две минуты! Между тем меня искали, звали в несколько голосов; я, хотя и слышала их, но как расстаться с пленительною свободою!

Наконец, уставши чрезвычайно, я возвратилась к обществу; мне не трудно было найти их, потому что голоса, меня зовущие, не умолкали. Я нашла мать мою и всех дам в страшном беспокойстве; они вскрикнули от радости, увидев меня; но матушка, угадав по довольному лицу моему, что я не заплуталась, но ушла добровольно, пришла в сильный гнев. Она толкнула меня в спину и назвала проклятою девчонкою, заклявшуюся сердить ее всегда и везде!

Мы приехали домой; матушка от самой залы до своей спальни вела и драла меня за ухо; приведши к подушке с кружевом, приказала мне работать, не разгибаясь и не поворачивая никуда головы. «Вот я тебя, негодную, привяжу на веревку и буду кормить одним хлебом!» Сказавши это, она пошла к батюшке рассказать о моем, как она называла, чудовищном поступке, а я осталась перебирать коклюшки, ставить булавки и думать о прекрасной природе, в первый раз еще виденной мною во всем ее величии и красоте! С этого дня надзор и строгость матери моей хотя сделались еще неусыпнее, но не могли уже ни устрашить, ни удержать меня.

От утра до вечера сидела я за работою, которой, надобно признаться, ничего в свете не могло быть гаже, потому что я не могла, не умела и не хотела уметь делать ее, как другие, но рвала, портила, путала, и передо мною стоял холстинный шар, на котором тянулась полосою отвратительная путаница – мое кружево, и за ним-то я сидела терпеливо целый день, терпеливо потому, что план мой был уже готов и намерение принято.

Как скоро наступала ночь, все в доме утихало, двери запирались, в комнате матушки погашен огонь, я вставала, тихонько одевалась, украдкою выходила через заднее крыльцо и бежала прямо в конюшню; там брала я Алкида, проводила его через сад на скотный двор и здесь уже садилась на него и выезжала через узкий переулок прямо к берегу и к Старцовой горе; тут я опять вставала с лошади и взводила ее на гору за недоуздок в руках, потому что, не умея надеть узды на Алкида, я не могла бы заставить его добровольно взойти на гору, которая в этом месте имела утесистую крутизну; итак, я взводила его за недоуздок в руках и, когда была на ровном месте, отыскивала пень или бугор, с которого опять садилась на спину Алкида, и до тех пор хлопала рукою по шее и щелкала языком, пока добрый конь не пускался в галоп, вскачь и даже в карьер; при первом признаке зари я возвращалась домой, ставила лошадь в конюшню и, не раздеваясь, ложилась спать, через что и открылись, наконец, мои ночные прогулки.

Девка, имевшая за мною смотренье, находя меня всякое утро в постели совсем одетую, сказала об этом матери, которая и взяла на себя труд посмотреть, каким образом и для чего это делается; мать моя сама видела, как я вышла в полночь совсем одетая и, к неизъяснимому ужасу ее, вывела из конюшни злого жеребца! Она не смела остановить меня, считая лунатиком, не смела кричать, чтобы не испугать меня, но, приказав дворецкому и Ефиму смотреть за мною, пошла сама к батюшке, разбудила его и рассказала все происшествие; отец удивился и поспешно встал, чтоб идти увидеть своими глазами эту необычайность. Но все уже кончилось скорее, нежели ожидали: меня и Алкида вели в триумфе обратно каждого в свое место.

Дворецкий, которому матушка приказала идти за мною, видя, что я хочу садиться на лошадь, и, не считая меня, как считала матушка, лунатиком, вышел из засады и спросил: «Куда вы, барышня?»

После этого происшествия мать моя хотела непременно, чего бы то ни стоило, избавиться моего присутствия, и для того решились отвезти меня в Малороссию к бабке, старой Александровичевой.

Мне наступал уже четырнадцатый год, я была высока ростом, тонка и стройна; но воинственный дух мой рисовался в чертах лица, и, хотя я имела белую кожу, живой румянец, блестящие глаза и черные брови, но зеркало мое и матушка говорили мне всякий день, что я совсем не хороша собою. Лицо мое было испорчено оспою, черты неправильны, а беспрестанное угнетение свободы и строгость обращения матери, а иногда и жестокость напечатлели на физиономии моей выражение страха и печали.

Может быть, я забыла бы наконец все свои гусарские замашки и сделалась обыкновенною девицею, как и все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины. Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве; что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина самое несчастное, самое ничтожное и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от пола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим. Отец тоже говорил часто: «Если б вместо Надежды был у меня сын, я не думал бы, что будет со мною под старость; он был бы мне подпорою при вечере дней моих». Я едва не плакала при этих словах отца, которого чрезвычайно любила. Два чувства, столь противоположные – любовь к отцу и отвращение к своему полу, – волновали юную душу мою с одинаковою силою, и я с твердостию и постоянством, мало свойственными возрасту моему, занялась обдумыванием плана выйти из сферы, назначенной природою и обычаями женскому полу.

"Кавалерист-девица" Н. Дурова

Реальная биография Надежды Дуровой, пожалуй, гораздо авантюрнее и противоречивее, чем романтическая история, изображенная в столь любимом нами фильме Эльдара Рязанова «Гусарская баллада», который вышел на экраны в 1962 году к 150-летнему юбилею войны 1812 года. .

Именно благодаря фильму Рязанова с ловосочетание «кавалерист-девица» и вошло широко в лексику русского языка. Прототипом главной героини – Шурочки Азаровой стала «кавалерист-девица» Надежда Дурова – наверное, одна из самых удивительных (хотя и не самых женственных) женщин XIX столетия.

Родившись в 1783 году в семье армейского капитана, Надя не пользовалась особой материнской любовью и воспитывалась отставным рядовым гусаром. Первыми игрушками ее стали пистолет и сабля. В 1801 г. вышла замуж за подчиненного ее отца, к тому времени городничего города Сарапула. В 1803 г. после рождения сына поссорилась с мужем, вернулась в дом отца, откуда в сентябре 1806 года ушла с полком донских казаков, переодевшись в казачий мундир. Весной 1807 года под именем Александра Соколова вступила добровольцем - рядовым дворянского звания ("товарищем") в Польский конный (уланский) полк.

Участвовала в сражениях Франко-русско-прусской войны в 1807 году под Гутштадтом, Гейльсбергом, Фридландом. В бою у Гутштадта спасла от плена раненого офицера Финляндского драгунского полка.

Отец в это время разыскивал Дурову и обратился с прошением к императору Александру. 3 декабре 1807 года Дурова была вызвана в Санкт-Петербург. Она два раза встречалась с Александром I, который разрешил ей служить в армии, произвел в первый офицерский чин корнета, наградил за спасение офицера Знаком отличия Военного ордена и дал ей свое имя, назвав Александром Александровым.

В январе 1808 года Дурова прибыла в Мариупольский гусарский полк, приняв в командование 4-й взвод первого эскадрона. В начале 1811 года перевелась в Литовский уланский полк, с которым участвовала в Отечественной войне 1812 года. С августа 1812 года - поручик, некоторое время командовала эскадроном в полку, затем - полуэскадроном.

Во время Бородинского сражения получила контузию. В сентябре - октябре 1812 года была ординарцем у Кутузова. Затем получила отпуск для лечения контузии и уехала домой. Вернулась в армию весной 1813 года. В сентябре 1816 года, прослужив десять лет в конном строю, вышла в отставку в чине штабс-ротмистра и поселилась в Елабуге. Здесь надо подчеркнуть, что из этих десяти лет в гусарах Дурова прослужила только три - остальные семь лет она была уланом и именно в уланском мундире она принимала участие во всех военных действиях, в том числе и событиях 1812 года.

В 30-е годы Дурова занялась литературной деятельностью и, написав основанную на своей биографии книгу "Записки кавалерист-девицы. Происшествие в России", ездила в Петербург с намерением опубликовать её.

После встречи с Пушкиным последний заинтересовался творчеством Дуровой и напечатал в 1836 году её "Записки" в своем журнале "Современник". Позднее Пушкин писал: "С неизъяснимым участием прочли мы признание женщины, столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным". (Заметим, что с "окровавленной рукоятью" Пушкин переборщил - в боях Дурова предпочитала чужой крови не проливать; единственным живым существом, павшим от её уланской сабли, стал один гусь, обезглавленный к рождественскому обеду - подробнее об этом читайте в статье И. Стрельниковой в конце данного раздела).

Книга эта сделалась достаточно популярной среди российской читающей публики - и в первый раз ввела в оборот русского языка словосочетание " кавалерист-девица" (которое веком с четвертью позже было повторно популяризовано Эльдаром Рязановым). После "Записок" (которые впоследствие не раз переиздавались) Дурова опубликовала еще несколько рассказов и повестей - но они уже такой популярностью не пользовались.

Скончалась Надежда Дурова на 83 году жизни 21 марта 1866 года в городе Елабуге.

Описание внешности из офицерского формуляра А. А. Александрова: "Рост 2 аршина 5 вершков /около 165 см/, лицом смугл, рябоват, волосы русые, глаза карие..."

Память о Надежде Дуровой жива, прежде всего, в Елабуге, где она провела последние пятьдесят лет своей долгой жизни. Н а площади стоит конный памятник. В ее доме теперь работает музей с достаточно подробней и интересной экспозицией.

В городе работает подразделение клуба Литовских улан, а Литовские уланы из Москвы приезжают в Елабугу на памятные даты и мероприятия, связанные с именем Дуровой.

Дельфин Дюран - потомок Н. Дуровой из Франции

Существующий ныне памятник на могиле Н.Дуровой в Елабуге - новодел. И стоит он одиноко в скверике... А ведь Дурова была похоронена со всеми воинскими почестями на церковном кладбище . Можно предположить, что при советской власти это кладбище было уничтожено вместе с могилой Дуровой. А в 2008 г. к 225-летию Н. Дуровой построили этот новый памятник в стиле позднего социализма. Литовские уланы, естественно, присутствовали на его открытии. А как же выглядело первоначальное надгробие? Удалось найти старинную открытку.

В 2013 г. состоялась московская премьера спектакля "Игра Судьбы", посвященного нескольким месяцем из жизни Надежду Дуровой - в частности, ее встрече с Александром I. Консультантами по костюмам были, естественно, литовские уланы.

Вот такой бюст Надежды Дуровой стоит слева от центральной лестницы Центрального музея ВОВ на Поклонной горе. Что-то там не рассчитали с высотой - и решили просто пробить дыру в пластиковом потолке для металлического султана на кивере... Как и на других "официальных" изображениях, Дурова здесь изображена в гусарском мундире - хотя во всех военных действиях она принимала участие в качестве улана.

Не забыл Н. Дурову и российский Монетный двор (...и опять в гусарском!)

Мы начали наше краткое эссе о Надежде Дуровой с фильма Эльдара Рязанова "Гусарская Баллада" - фильма талантливого, нами всеми любимого, но, увы, имеющего самое малое отношение к реальной судьбе нашей героини. И практически никто не вспоминает очень неплохой двухсерийный телефильм Свердловской киностудии 1989 года "То мужчина, то женщина". Авторы фильма обращаются в основном к "литературному" периоду жизни Дуровой, пытаются разобраться в её весьма сложной психологической ситуации - и даже перебросить мостик в ленинградскую жизнь конца 80-х годов 20 века... Посмот рите этот фильм - не пожалеете. И возможно станете думать о Надежде Дуровой немного по-другому...

Возможно, чуть лучше понять сложную жизнь Надежды Дуровой, разобраться в побудительных мотивах её неординарных поступков поможет приведенная ниже статья Ирины Стрельниковой.

НАДЕЖДА ДУРОВА: УЛАНСКАЯ БАЛЛАДА

В начале 1830-х годов в Елабуге можно было встретить неприметного господина лет пятидесяти в шароварах, фуражке военного покроя и синем казачьем кафтане, на котором красовался Георгиевский крест. Господин был небольшого роста, тщедушен, лицо имел рябое и морщинистое, волосы и глаза мышиного цвета - словом, внешность самая невыигрышная. Но стоило маленькому господину где-нибудь в гостях, в хорошей компании, с удобством усесться в курительной, залихватски уперев одну руку в колено, а в другой держа трубку с длинным чубуком, да заговорить о былых сражениях, о походной жизни, о лихих товарищах - как его маленькие невыразительные глазки загорались огнем энтузиазма, лицо одушевлялось, и всякому становилось понятно, что перед ним - человек, много переживший, вдоволь нюхнувший пороху, славный рубака, герой и вообще молодец. А если при этом в курительной вдруг оказывался какой-нибудь залетный чужак, то кто-то из местных не отказывал себе в удовольствии огорошить его, шепнув на ухо: «А ведь отставной штабc-ротмистр Александров - женщина!» Далее следовала немая сцена...

Когда в 1836 году вышла в свет книга «Кавалерист-девица. Происшествие в России», завеса над тайной этого странного маскарада приоткрылась.

ВОСПИТАННИЦА УСАТОГО НЯНЯ

Свое рождение Дурова описывает в поразительных подробностях, будто помнит себя с первых минут на земле и даже раньше. Ее мать была красавицей, да к тому же наследницей одного из богатейших панов Малороссии. А в женихи выбрала не ровню - гусарского ротмистра, ни кола ни двора, да еще и, к великому негодованию отца, - москаля. Не добившись от родителей согласия, своевольная девица в одну прекрасную украинскую ночь, крадучись, держа черевички в руках, выбралась из дома. За воротами ее ждала коляска ротмистра Дурова. В первой подвернувшейся сельской церкви беглецы обвенчались. Со временем родители невесты их простили. Но в наследстве, увы, все-таки урезали.

Дуров привез молодую жену в свой полк, и они зажили на его скудное офицерское довольствие. Вскоре новобрачная обнаружила, что беременна. Большой радости это известие ей не доставило: жизнь без денег, без нарядов, без прислуги нелегка, а тут еще ребенок. К тому же она была почему-то уверена, что родится мальчик, придумала красивое имя - Модест, но родилась девочка. «Полковые дамы говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его, - повествует Дурова в своей книге. - Меня принесли, мать взяла меня из рук женщины, приложила к груди. Но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пишу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее. Наскуча, что я долго не беру, мать перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки. «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», - говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою».

Дальше - больше. Как-то раз ехали в карете, а годовалая Надя все кричала и не унималась. И тогда маменька в досаде выхватила ее из рук няньки и швырнула в окно. Окровавленного младенца подобрали гусары. Ко всеобщему изумлению, ребенок был жив. Отец, узнав о случившемся, отдал Надю на попечение рядового гусара Астахова - подальше от матери. Гусар растил девочку до пяти лет. Ее первыми игрушками были пистолет и сабля. А верхом Наденька научилась скакать раньше, чем ходить. И тут жизнь ее круто изменилась - отец подал в отставку И получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. С гусаром Астаховым девочка была разлучена и снова поступила на попечение жестокосердной матери, которая, обнаружив в дочери слишком много мальчишеского, стала спешно переучивать ее по подобаюшему женскому полу образцу. Наденьку усадили за рукоделие, к которому она оказалась поразительно неспособна, и мать кричала: «Другие хвалятся работою дочерей своих, а я стыжусь, бегу скорее закрыть гадкое твое кружево! Двадцать сорок не могли бы так напутать!»

А девочку тянуло бегать по лугу, скакать верхом, петь, кричать, а то и устраивать взрывы, бросая в печку порох... И все это было Наденьке запрещено. Выходило, что женский мир, предназначенный ей от рождения, - мир скуки, несвбоды и мизерньых дел, а мужской мир, который она успела полюбить, - мир вольницы, свободы и деятельности. К тому же она была нехороша собой, с оспинами по всему лицу, да и смугла, что в те времена считалось большим недостатком. Даже горничная пеняла ей: «Вы хоть бы умывались чем-нибудь, барышня, хреном или кислым молоком». Но обиднее всего - слова отца: «Если б вместо Надежды был у меня сын, я не тревожился бы, что будет со мною под старость». Впрочем, сын (младший брат Наденьки) у него тоже был, и отец не таясь отдавал ему предпочтение перед дочерью.

Сколько слез было пролито от всех этих обид! Иной раз Наденьке казалось, что среди людей ей вообще нет места. Что ж! Она привязалась к коню - отцовский жеребец Алкид, считавшийся злым и неукротимым, был послушен ей, словно собака. По ночам, когда дом затихал, девочка крадучись пробиралась в конюшню, выводила Алкида и предавалась бешеной скачке. Однажды, вернувшись под утро домой, она не нашла сил раздеться и уснула - так открылись ее ночные прогулки. Мать, в очередной раз посетовав, что не справляется с такой ужасной дочерью, отослала ее с глаз долой – к родне на Украину. Там случилось событие, которое чуть было не примирило воспитанницу гусара Астахова с женской долей. Романтичный соседский юноша, сын богатой помещицы Кирияковой, влюбился в нее, несмотря на всю ее некрасивость. Они каждое утро бегали на свидания - в церковь, на раннюю литургию. В притворе садились на скамью и разговаривали полушепотом, держась за руки.

Но внезапная набожность молодого человека насторожила его мать, она обо всем узнала – и запретила сыну даже мечтать о женитьбе на бесприданнице Дуровой. «Я долго скучала о молодом Кирияке. Это была первая склонность, и думаю, что если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными замыслами», - пишет Дурова. Но вот о дальнейшем она в своей книге не упоминает ни слова! О том, что в 18 лет по воле родителей она была выдана замуж за незначительного и скучного человека - судебного заседателя Василия Степановича Чернова. И что через год родился сын Иван, к которому она осталась так же бесчувственно равнодушна, как и к мужу (и как к ней самой относилась ее собственная мать). И что в конце концов, влюбившись в заезжего казачьего есаула, она ускакала на верном Алкиде вслед за его полком, переодевшись в казачье платье. Некоторое время Дурова жила со своим есаулом под видом денщика, но и этот союз оказался непрочным: где-то у западной границы империи Надежда покинула возлюбленного. Ни о чем этом в ее «Записках...» не упомянуто. Шесть лет, в течение которых происходили все эти события, вычеркнуты Дуровой из собственной биографии при помощи нехитрого приема: из книги следует, что она родилась в 1789-м, тогда как на самом деле – в 1783-м.

Надо сказать, любовницы и жены офицеров не так уж редко переодевались денщиками, чтобы сопровождать своих возлюбленных в военных походах. Но рано или поздно дамы возвращались домой - в женском обличье, разумеется. А вот Надежда Дурова не вернулась. Ей, с ее склонностью к оружию, верховой езде, широким просторам и кочевой жизни, армейская среда подходила, как вода - рыбе. Только вот у казаков оставаться было никак невозможно. Дело в том. что казакам гюлагалось носить бороду, а у Надежды Андреевны бороды быть никак не могло. При поступлении ее в полк вопрос о безбородости не встал: Дурову приняли за 14-летнего юношу. Но ясно же, что через год-другой признаков взросления на лице у «юноши» по-прежнему не появится - и что тогда? А тут еще одна востроглазая казачка шепнула, ухмыляясь: «Барышня, послушайте, что я вам скажу.» Наденька не подала виду, что испугалась. Но поняла: пора уносить ноги в регулярную армию, где бород не носили.

Кое-как добравшись до расположения ближайшего кавалеристского полка - им оказался Коннопольcкий, - она явилась к ротмистру, назвалась Александром Васильевичем Соколовым и попросилась на службу. «Вы дворянин? Как же это сделалось, что вы носите казачий мундир?» - удивился ротмистр (среди рядовых казаков дворян не было). «Отец не хотел отдавать меня в военную службу, я ушел тихонько, присоединился к казачьему полку». Ей поверили, зачислили в полк товарищем (чин рядовых дворянского происхождения) и выдали мундир с шерстяными эполетами, кивер с султаном, белую перевязь с подсумком и сапоги с огромными шпорами. “Все это очень чисто, очень красиво и очень тяжело!» - записала Дурова.

«КОРНЕТ, ВЫ - ЖЕНЩИНА?»

Каждое утро для нее теперь начиналось с обучения военным приемам. «Надобно, однако ж, признаться, что я устаю смертельно, размахивая тяжелою пикою - особливо вертеть ею над головой; и я уже несколько раз ударила себя по голове. Не совсем покойно действую саблею; мне все кажется, что я порежусь ею; впрочем, я скорее готова поранить себя, нежели показать малейшую робость”. Не прошло и полгода, как ей довелось впервые испытать свою храбрость в бою - на большой европейской войне, которую Россия в союзе с Англией, Швецией и Пруссией вела против Наполеона. «Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания; я думала, так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась, кричал на меня: «Да провались ты отсюда! Зачем ты здесь скачешь?»

В первом же бою она умудрилась совершить подвиг и еще чуть не потеряла своего верного Алкида. Дело было так: Дурова увидела, как неприятельские драгуны сбили с коня какого-то русского офицера и уж подняли сабли, чтобы зарубить его. Она поспешила на выручку с пикой наперевес. Поразительно, но ее вид оказался достаточно грозным, чтобы французы обратились в бегство, и раненый офицер был спасен. Пришлось посадить его на своего коня. Подбежавшему рядовому пехотинцу Дурова доверила под уздцы увести Алкида с его полуживой поклажей подальше от сражения, выговорив условие, что конь будет отослан ей в Коннопольский полк. А сама осталась пешей среди всеобщей скачки и стрельбы.

Не прошло и нескольких часов, как ей встретился знакомый поручик, скачущий на Алкиде. Дурова ахнула и бросилась наперерез. «Разве эта лошадь твоя? - удивился поручик. - Какой-то мошенник только что продал мне ее за два червонца». Позже Алкид несколько раз спасал ей жизнь. То Дурова заснет на привале, а тем временем велят отступать, и конь, фыркая, разбудит ее, а потом вывезет каким-то чудом прямиком в новое расположение полка. То унесет из неприятельского окружения, выбрав единственный спасительньтй путь - по полю, усеянному мертвым телами. То без всякого понуждения отпрыгнет далеко в сторону, когда ему под ноги упадет вражеская граната, - оставалось только поражаться, что осколки не задели ни коня, ни наездницу. Позже, когда Алкид погиб (застоявшись в стойле, вырвался порезвиться, стал прыгать через крестьянские плетни, а из одного торчал заостренный кол, пропоровший коню брюхо), это стало страшным потрясением для Надежды Андреевны. Она всерьез горевала, что не сумела умереть вместе со своим Алкилом. Собственно, кроме этого коня и войны. у нее ничего хорошего в жизни не было.

Поразительно. но. раз за разом бывая в сражениях, размахивая то саблей, то пикой, Надежда... совсем не проливала чужой крови (это все-таки было бы выше ее женских сил). Единственное умерщвленное ею существо был гусь, которого она поймала и обезглавила к рождественскому ужину для своего изголодавшегося отряда. А между тем положение армии делалось все хуже. В конце мая 1807 года французы загнали русских в ловушку. Левый берег реки Алле меньше всего подходил для обороны, и диспозиция была так неудачна, что Наполеон не поверил своим глазам и заподозрил какую-то военную хитрость, но увы! Хитрости не было. Полк Дуровой оказался в сущем аду – узком месте между рекой и оврагом, по которому враг так и жарил ядрами. Ночь, давка, паника - крик стоял ужасный. Те, кому удалось выбраться, попадали под французские штыки. Бросались в реку,но, не в силах переплыть ее в тяжелом обмундировании, тонули. Десять тысяч русских погибло в том бою. Война была проиграна! Дело кончилось тем, что Царь Александр I и Наполеон встретились и заключили Тильзитский мир.

В жизни Дуровой это решение оказалось судьбоносным! Ведь в Тильзите она впервые увидала государя и… влюбилась. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Государем пленялись все поголовно: рядовые, унтера, молоденькие офицерики и седовласые генералы... Вопреки всем своим бедам армия ревела от восторга и пожирала глазами того, кому, в сущности, была обязана своим поражением. «Государь наш красавец, - объясняет Дурова. - Кротость и милосердие изображаются в больших голубых глазах его, величие души в благородных чертах и необыкновенная приятность на румяных устах его! На миловидном лице молодого царя нашего рисуется вместе с выражением благости какая-то девическая застенчивость». На фоне Александра Наполеон ей совсем не понравился: толст, мал ростом, глаза круглые, взгляд тревожный - ну что это за герой, даже при всей его безмерной славе? С тех пор влюбленный улан Соколов - он же Наденька – принялся втайне мечтать о том, чтобы увидеть вновь обожаемого государя. Мечта сбылась довольно быстро - и в совершенно неожиданном варианте.

Все началось со странного вызова к главнокомандующему. Не такая улан Соколов была персона, чтобы им интересовались на столь высоком уровне – даже с учетом того, что меньше чем за год он дослужился до унтер-офицера. Но главнокомандующий сказал: «Я много слышал о вашей храбрости. А теперь вас желает видеть государь, я должен отослать вас к нему”. Что все это значило - было решительно не ясно. У Дуровой забрали оружие и под охраной повели к саням. После нескольких дней тревоги и гаданий она оказалась в Петербурге, и ее сразу принял государь. Собственно, состоялась почти точь-в-точь такая же сцена, что показана в фильме Рязанова. С той только разницей, что не Кутузов, а сам император Александр, покружив вокруг да около, набрался решимости и задал прямой вопрос: «Я слышал, что вы не мужчина, правда это?» Оказалось, что Наденьку выдало письмо, написанное отцу после побега из лому, - Дурова просила благословения на поступление в полк. Отец, задействовав все свои связи в армии, сумел ее разыскать. А разыскав, потребовал водворить беглянку домой.

«Да, ваше величество, правда!” - потупилась Надежда. Они взглянули друг на друга - и оба покраснели. Государь был чувствителен и застенчив. Дурова - влюблена. Она выложила ему все как на духу о причинах, побудивших решиться на столь экстравагантый поступок, и о тяготах, что пришлось претерпеть на войне. Царь только вздыхал да ахал. “Ваши начальники отзываются о вас с великой похвалой, закдючил он. - Вам полагается награда, после чего я с честью верну вас домой». При этих словах Надежда Андреевна вскрикнула от ужаса и пала к его ногам, обняв царственные колени: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! Не отсылайте! Я умру там! Не отнимайте у меня жизни, которой я добровольно хотела пожертвовать для вас!» - «Чего же вы хотите?» - смущенно спросил Александр. «Быть воином! Носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне!» На том и порешили. Царю еще пришла в голову идея перевести Дурову в какой-нибудь другой полк и дать ей новое имя, чтобы родня не смогла найти ее снова. Так унтер-офицер Коннопольского уланского полка Александр Васильевич Соколов сделался офицером Мариупольского гусарского полка Александром Андреевичем Александровым. В выборе такой фамилии был намек на великое расположение и покровительство царя Александра.

Вечером того дня Дурова записала в дневнике: «Видела его! Говорила с ним! Сердце мое слишком полно и так неизъяснимо счастливо, что я не могу найти выражений для описания чувств моих! Великость счастия моего изумляет меня! Восхищает! О государь! От сего часа жизнь моя принадлежит тебе!» Перед отъездом в полк ее еще раз позвали во дворец, представили фаворитке царя - бесподобной Марии Антоновне Нарышкиной. Современник писал об этой женщине: «Кому в России неизвестно имя Марии Антоновны? Я помню, как, разиня рот, стоял я перед ее ложей (в театре) и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась невозможною». Даже со стороны было видно, что царь Нарышкину обожает.

Дурова удивлялась сама себе: никакой ревности, никакой горечи, никакой зависти к этой блестящей, нарядной красавице, державшей в своих прелестных ручках сердце того, в кого Дурова была так отчаянно влюблена. Нарышкина - всего лишь прекраснейшая из женщин, а Дурова, на собственный взгляд, превзошла ее, заслужив у царя право быть мужчиной! «Я всегда любила смотреть на дамские наряды, хотя сама ни за какие сокровища не надела бы их на себя; хотя их батист, атлас, бархат, цветы, перья и алмазы обольстительно прекрасны, но мой уланский колет лучше! По крайней мере, он мне более к лицу, а ведь это, говорят, условие хорошего вкуса: одеваться к лицу».

А уж как к лицу тоненькому безусому подпоручику Александрову пришелся нарядный гусарский мундир! Шитый золотом ментик, кивер набекрень, все эти шнурки, бахрома, кисти... А в провинциальных губерниях, где после заключения мира праздно стояли полки, дамы и барышни, как известно, неровно дышат к гусарам! Под их взорами, теперь постоянно обращенными на нее, Дурова чувствовала себя ужасно: «Довольно женщине посмотреть на меня пристально, чтобы заставить меня прийти в замешательство: мне кажется, что она поймет мою тайну, и я в смертном страхе спешу укрыться от глаз ее».

Но ничего подобного! Красотки видели в Надежде Андреевне только мужчину, и весьма привлекательного. В конце концов подпоручику Александрову пришлось перевестись из гусар обратно в уланы - в Литовский уланский полк - из-за одной барышни, полковничьей дочери, - та плакала ночи напролет, а отец выражал все более явственное раздражение: отчего это, мол, подпоручик Александров воротит нос от его девочки и не изволит сделать предложение? (Существует и более прозаическая версия причин перевода Дуровой из гусар в уланы: полный комплект гусарской офицерской формы и снаряжения был в армии самым дорогим, да и жить у гусар было принято на широкую ногу. Так что подпоручику Александрову, существовавшему на одно лишь скромное жалованье и не получавшему никаких денег из дома, служить во внешне более скромных уланах было сподручнее. - Прим. ред. )

А между тем в армии бродили какие-то смутные слухи о женщине-кавалеристе: то ли уроде, то ли, наоборот, красавице, то ли старухе, то ли совсем юной девушке. Известно было и что ей покровительствует сам царь. Иной раз эти россказни доходили и до ее ушей. Впрочем, подпоручик Александров научился выслушивать их почти без смущения. Равно как и шуточки однополчан на тему своей безусости, тонкого стана, слишком маленьких и слабых ручек, скромности и боязливости с дамами. «Александров краснеет всякий раз, как при нем упомянешь о женской ножке, - хохотали сослуживцы по Литовскому полку. - И знаете, господа, почему? Да потому что он... (далее следовала драматическая пауза) девственник, господа!» Они явно ни о чем не догадывались. И все же Дурова на всякий случай ходила советоваться к полковому врачу: как бы ей избавиться от румянца на щеках? «Пейте больше вина, проводите ночи за картами и в волокитстве. Через два месяца этого похвального рода жизни вы получите самую интересную бледность лица», - посоветовал невозмутимый врач.

Она почувствовала, что, кажется, разоблачена, только встретившись с Кутузовым. Сам ли он рассмотрел очевидное своим единственным глазом, или что-то узнал от царя - неизвестно. Но только встретившись с Дуровой под Смоленском в 1812 году, в начале Отечественной войны, старый полководец преувеличенно ласково обратился к ней: «Так это вы? Я слышал о вас. Очень рад, очень рад! Останьтесь у меня ординарцем, если вам угодно».

Во время войны 1812 г. Дурова служила в Литовских уланах - и при встрече с Кутузовым никак не могла быть в гусарской форме. Но художница изобразила её именно так - да еще с четко выраженными женскими формами (которые понравились бы Кутузову), но которых Дурова была, увы, совершенно лишена...

С этих пор она стала замечать, что и в полку на нее смотрят по-другому. Например, стараются лишний раз не употребить при ней крепкое бранное словцо. «Знают или нет?» - гадала Дурова. Судя по одному письму гусара, партизана и поэта Дениса Давыдова, - знали! «Поговаривали, что Александров - женщина, но так, слегка, - писал Давыдов. - Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров. Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: «Это Александров, который, говорят, - женщина». Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видел на фронте».

В Отечественную войну она уже командовала полуэскадроном Литовского уланского полка. В день Бородинского сражения со своим Литовским уланским полком защищала Семеновские флеши. Была контужена осколком ядра в ногу. Оправившись, снова вернулась на передовую, гнала французов по всей Европе, отличилась при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга... В 1816 году Надежда Андреевна, наконец, угомонилась и вышла в отставку в чине штабс-ротмистра. Дуровой было 33 года, из которых десять она прослужила в армии.

КАК ПУШКИН ЛИТОВСКОМУ УЛАНУ РУЧКИ ЦЕЛОВАЛ

Было время, когда гражданскую скуку скрашивала Надежде Андреевне новая привязанность - крошечная собачка по имени Амур. «Да и как было не любить его! Кротость имеет неодолимую власть над нашим сердцем. Бедняжечка! Как он вился около ног моих. Однажды на рассвете выпустила его из горницы; но прошло четверть часа, его нет. Пошла искать его – нет нигде! Звала - нет! Наконец собачка моя пришла и села за воротами. Услышав лай ее, я выглянула в окно и не могла не рассмеяться: она, как большая, подняла мордочку кверху и завыла. Но я дорого заплатила за этот смех!» Оказалось, собачка смертельно ранена. «Амур умер на руках моих... С того времени мне случалось и танцевать всю ночь, и смеяться много, но истинного веселия никогда уже не было в душе моей: оно легло в могилу моего Амура. Многие найдут это странным; может быть, и хуже, нежели странным».

С людьми у нее по-прежнему не ладилось. К мужу и сыну нечего было и думать возвращаться! Впрочем, ее приютил младший брат. Василий Андреевич Дуров был фигурой презанимательной! Однажды он познакомился с Пушкиным и привел его в восторг своим особого рода наивным цинизмом - так что Пушкин несколько дней не мог оторваться от разговора с Дуровым, без конца выспрашивая новые подробности и хохоча во все горло. «Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 году, - вспоминал Пушкин. - Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей».

Всевозможные способы достать их были Дуровым придуманы и передуманы. Бывало, что он будил Пушкина ночью: «Александр Сергеевич! Так как же все-таки мне достать сто тысяч?» Пушкин отвечал первое попавшееся, например: «Украсть!» - «Я об этом думал, - ничуть не удивляясь, отвечал Дуров, - но не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть». «Украдите полковую казну», - советовал в другой раз Пушкин. Оказывалось, что Дуров уже рассматривал и этот вариант, но нашел в нем множество сложностей. «Просите денег у государя», - снова советовал Пушкин. Дуров и об этом, оказывается, уже думал, и не только думал, но даже и писал царю! «Как?! Безо всякого на то права?» - хохотал Пушкин. «Ну да, я с того и начал свое письмо: так, мол, и так, ваше величество! Я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но на милость образца нет». - «И что государь ответил вам?» - «Увы, Ничего!»

Пушкин продолжал выдумывать все более и более фантастические варианты: «Попросите у Ротшильда!" - «Думал и об этом. Но единственный способ выманить у Ротшильда сто тысяч – это развеселить его. Рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей! Столько трудностей!..» Пушкин был поражен: нельзя было назвать такой дикой нелепицы, о которой Дуров бы уже не думал... Расстались они на том, что Василий Андреевич попросит денег у англичан, написав им письмо: «Господа англичане! Я бился об заклад на 10 000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Господа англичане! Избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие». Несколько лет потом поэт ничего не слышал о Дурове, а потом получил письмо: «История моя коротка: я женился, а денег все нет». Пушкин ответил: «Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один еще, видно, вам не удался».

В следующий раз Дуров написал ему по поводу своей сестры, желающей опубликовать свои мемуары (Надежда Андреевна с тоски стала писать). Ознакомившись с ними, Александр Сергеевич был поражен причудливостью всего семейства. Но мемуары были хороши, по-настоящему хороши. Впервые о войне писала женщина - и это чувствовалось в каждом абзаце. Диспозиция, ход сражения, хитроумные маневры - ни на чем подобном Дурова не останавливалась. Зато подробно описывала, каково носить неудобные сапоги, как она замерзла, как болела нога, как хотелось спать и как страшно было, что однажды ее все-таки разоблачат.

Письменный стол Н. Дуровой

Пушкин оценил прелесть и оригинальность этих записок и взялся издать их в своем «Современнике». Писательницу же пригласил в Петербург... Тяжело вздохнув о том, что обожаемого монарха в столице уже не увидит, она поехала (смерть Александра 1 в 1825 году стала для Надежды Андреевны таким же тяжелым потрясением, как когда-то смерть Алкида и Амура. Иными словами, едва ли кто-то оплакивал царя горше Дуровой).

Первая встреча с Пушкиным вышла неловкой: галантный поэт наговорил Надежде Андреевне комплиментов и поцеловал руку - Дурова покраснела, смешалась: «Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!» Писать о себе в женском роде (именно так написаны ее мемуары) она могла, а говорить - уже нет. Разучилась... Роман «Кавалерист-девица. Происшествие в России», выйдя в свет, мгновенно сделался сенсацией. Все желали непременно познакомиться с Дуровой - она вошла в моду. Издала еще четыре тома повестей и рассказов: «Елена, Т-ская красавица», «Граф Маврицкий», «Ярчук собака-духовидец». Но интерес к ее творениям угас, как только ветреное петербуржское обшество нашло себе какую-то новую модную игрушку. О Дуровой теперь если и вспоминали, то как-то так: «Фи! Дурна собой, к тому же выражается, как солдат на плацу». «Я никому не надобна, и все решительно охладевают ко мне, совершенно и навсегда», - констатировала Дурова и тихо вернулась к брату в Елабугу, где он к тому времени получил должность городничего. В столице ее отъезда никто не заметил...

Однажды в Елабугу ей пришло письмо от Ивана Васильевича Чернова. Ее сына! Он просил благословения на свадьбу. Увидев обращение «маменька», Дурова, не читая, бросила письмо в огонь. Сын подождал-подождал да и прислал другое - на этот раз обратившись к матери, как подобает: Александр Андреевич. Она ответила коротко и формально. Мол, благословляю.

Даже отпевать себя Дурова завещала как раба Божьего Александра. Впрочем, когда в возрасте 82 лет она ушла из этого не слишком ласкового к ней мира, священник счел это глупостью и нарушать церковных правил не стал...

Ирина СТРЕЛЬНИКОВА

Р.S. Поразительно, но Дурова была не уникальна в своей судьбе. Одновременно с ней под видом собственного брата воевала некая Александра Тихомирова - тайна открылась только после ее героической гибели. Примерно в то же время в австрийской армии служила итальянка Франческа Сканагатта, которую разоблачили и со скандалом отправили в отставку (впрочем, назначив офицерскую пенсию).

Говорят, бывали подобные случаи и в прусской, и во французской армиях. Во всем, пожалуй, виноват Наполеон: это его громкая ратная слава, его головокружительный взлет свели с ума современников, породив настоящий культ подвига, блестящей и дерзкой военной карьеры! Тут и женщинам трудно было остаться в стороне. Особенно тем, кого природа одарила энергичным и предприимчивым характером, а общественные нормы не позволяли проявить все это.

И все же даже в ряду других амазонок Дурова – самая необычная. Участница Наполеоновских войн, служившая дольше всех, продвинувшаяся дальше всех по служебной лестнице, она еще и увековечила свою историю в книге, которую читают и любят до сих пор. И все это - вместо жизни провинциальной судебной заседательши. Вот только нашла ли она счастье, решившись обмануть судьбу? Кто знает...

Участница Бородинского сражения Надежда Дурова дожила до изобретения фотографии - и до нас дошла ее фотографическая карточка, сделанная незадолго до ее кончины.

Накануне 200-летия Бородинской битвы в Елабугу, где Дурова прожила почти 30 лет до самой смерти, приехали родственники кавалерист-девицы. В елабужском музее-усадьбе Надежды Дуровой тепло приняли её праправнучатого племянника Петра Шведера с шестью внуками, которые живут во Франции, и Аполлона Ограновича из Украины, чей прадед был двоюродным братом кавалерист-девицы. Жаль, в Елабугу не смогла приехать правнучатая племянница - Надежда Борисовна Дурова, мать Петра Шведера, которая умерла этой весной. Говорят, она была точной копией своей знаменитой тёзки. Сегодня в Елабуге память о Дуровой хранит её дом-музей. О женщине-воине рассказывает старший научный сотрудник елабужского музея-усадьбы Н. Дуровой Ольга Айкашева.

Мужская доля

Мужские игры Наденька полюбила с детства. Её мать невзлюбила крикливое дитя, поэтому с четырёх месяцев девочку нянчил денщик отца – солдат Астахов. Первыми игрушками были барабан, сабля и лошадь. Когда отец Андрей Дуров вышел в отставку, 5-летняя Надя больше походила на мальчика.

Перевоспитать дочку не удалось, в 18 лет её по настоянию матушки выдали замуж за чиновника Василия Чернова. Этого факта нет в автобиографических «Записках кавалерист-девицы», но именно он повлиял на выбор Дуровой. В 1803 г. в семье Черновых родился сын Иван. Но жизнь Надежды с мужем не складывалась. Видимо, поэтому Дурова решилась на небывалый по тем временам поступок: забрала сына и воротилась в родительский дом.

Когда мать хотела вернуть Надежду мужу, 23-летняя Дурова решила исчезнуть. Но куда? Служение Отечеству стало для неё единственным выходом.

Благословение царя

В 1807 г. Надежду Дурову завербовали в Конный Польский уланский полк. При этом она солгала, представившись 17-летним дворянином Александром Соколовым, которого на войну не пускали родители. Так она оправдала отсутствие документов, но как ей удалось 10 лет скрывать от сослуживцев свой пол?

Надежда была довольно рослой для девушки – 165 см, а спортивную фигуру легко было скрыть под толстым сукном мундира. С первых дней в армии Дурова напросилась поить лошадей, так что у неё была возможность уединиться. Она ни с кем близко не сходилась, была на виду только во время сражения, ведь в армии не было общественных бань и казарм. Солдаты по три дня не сходили с лошади, спали верхом. Во время атаки пехоте нужно было стоять под пулями, не нагибаясь, попытка спасти жизнь считалась трусостью. На войне Дурова страдала без перчаток и постоянно мёрзла в шинели без подкладки, хотя и отличалась крепким здоровьем.

Когда она поняла, что впереди серьёзные испытания, написала отцу, где служит. Андрей Дуров передал письмо брату в Петербург, а тот направил его в военную канцелярию. Оно произвело эффект разорвавшейся бомбы и дошло до Александра I. Через год после побега Надежды началось расследование: чем эта женщина занимается в армии?! Понятно, что проституция была недопустима. Но оказалось, что юного Соколова хвалили и даже не предполагали, что он – женщина.

После проверки Дурову тайно доставили к царю. За доблестную службу он вручил ей солдатский Георгиевский крест и спросил: «Говорят, вы не мужчина?» Она не смогла солгать и просила позволить носить мундир. Царь разрешил, но взял с неё клятву: никогда никому не признаваться, что она женщина. Этой клятве Дурова осталась верна до конца дней. В кабинет царя зашёл Соколов, а вышел уже Александров: царь подарил Дуровой своё имя. А Александр Александров стал корнетом Мариупольского гусарского полка. Царь даже выделил Дуровой 2000 руб. на пошив мундира и покупку лошади. Однако на коня денег не хватило – биографы Дуровой предполагают, что она вынуждена была доплатить портным за молчание.

Возможно, в сражениях догадливые однополчане оберегали «безусого юнца». Но говорить о таких догадках по законам военной этики было недопустимо. Тем более что на службу в русской армии Дурову благословил сам император. О её тайне знал Михаил Кутузов и военный министр, а однополчане подшучивали: «Александров, когда у тебя усы появятся?!»

Будучи отчаянно храбрым офицером, она снискала их уважение. В 1812 г. Дурову ранило в ногу, но из строя она не вышла. Раненная, участвовала в Бородинской битве.

Запретная любовь

Вопрос о сексуальной ориентации Дуровой – самый распространённый. Во время службы в Дурову влюблялись женщины. Она пишет, что вынуждена была перевестись в другой полк из-за дочери полкового командира. Вообще она избегала женщин, они видели её насквозь, называли «гусар-девицей», задавали каверзные вопросы.

С мужчинами тоже не сложилось. Раз Дурова поклялась царю быть мужчиной, то не могла снова выйти замуж. О порочных связях Дурова писала в «Записках»: «Неустрашимость есть первое и необходимое качество воина, с неустрашимостью неразлучно величие души, и при соединении этих двух великих достоинств нет места порокам или низким страстям».

Следуя клятве, Дурова могла делать то, что категорически запрещалось женщинам: ездить верхом, носить мундир, курить трубку, сидеть, закинув ногу на ногу, громко разговаривать. До конца дней она носила мужскую одежду и требовала, чтобы к ней обращались, как к мужчине. При этом вместе с полом Надежде Дуровой пришлось скрывать и сына. Его воспитал дедушка Андрей Дуров, но благодаря заслугам матери Иван Чернов получил престижное образование в Императорском военно-сиротском доме. Но военным не стал по состоянию здоровья, а сделал карьеру статского чиновника в Петербурге. Есть легенда, что для того, чтобы получить благословение матери на женитьбу, Ивану пришлось обратиться к ней, как к офицеру Александрову. До сих пор неизвестно, были ли у Чернова дети.

Протеже Пушкина

Тайну Дуровой впервые раскрыл Александр Пушкин. В предисловии к отрывку «Записок», опубликованному в 1836 г. в его журнале «Современник», поэт назвал автора настоящим именем. Дурова была в смятении, она пишет Пушкину: «Нет ли средства помочь этому горю?.. вы называете меня именем, от которого я вздрагиваю, как только вздумаю, что двадцать тысяч уст его прочитают и назовут». Также без разрешения поэт присвоил Дуровой прозвище кавалерист-девица. В то время «девица» значило «никогда не бывавшая замужем», что было неправдой. В первую встречу Пушкин поцеловал руку Дуровой, а она одёрнула её со словами: «Ах, боже мой! Я так давно ОТВЫК от этого!»

С лёгкой руки гения Дурова оказалась в числе самых модных и популярных писателей того времени. Сам Пушкин так оценил «Записки»: «…прелесть, живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен». Чтобы опубликовать их, начинающая писательница отправилась в Петербург и за 5 лет жизни там написала 12 (!) книг. Талант Дуровой оценили Жуковский, Белинский, Гоголь. Кстати, она первая осмелилась писать о Пушкине после дуэли.

Почти 30 лет Дурова прожила в Елабуге. Армейские привычки не оставляли её: она курила трубку и ездила верхом, пока были силы. Когда в городе открылось первое фотоателье, женщина-офицер заглянула туда. На снимке ей 80 лет, но в ней ещё видна выправка – верная клятве, она гордо держит голову.

Надежда Дурова биография кратко русской кавалеристки изложена ниже.

Надежда Дурова краткая биография

Дурова Надежда Андреевна появилась на свет в Киеве 1783 года в семье офицера русской армии. С детства она увлекалась игрушками и играми для мальчиков: первой игрушкой стал пистолет, позже сабля. Также она любила стрелять из лука, лазать по деревьям. Мать была в ужасе от увлечений дочери и пыталась воспитать в Наде дворянку, обучая грамоте и рукоделию.

Чтобы сбежать от матери, Дурова в 18 лет выходит замуж за Василия Чернова. Но семейная жизнь не удалась и вскоре она возвращается к родителям. Сын Иван остался жить с отцом.

В 1806 году Надежда Андреевна убегает из родительского дома. Облачившись в казачью форму, женщина добралась до казачьей части. Командиру она представилась как Александр Дуров. В полк ее не взяли, но пообещали довезти до Гродно, где шло активное формирование армии для похода против французского императора – Наполеона. Александра Дурова зачислили в конно-польский полк. Служба проходила тяжело: ругань командиров, тяжелые учения, солдатский быт. Но ей нравилась служба солдатом русской армии.

Вскоре Конно-польский полк отправили воевать с французами. Надежда Андреевна была участником сражения Фридлане и боя у Гейльзберга. В мае 1807 года у города Гутштадт произошла стычка между французскими и русскими войсками. Дурова проявила отвагу и храбрость, спася офицера Панина от смерти.

Вскоре когда военные узнали, что Дурова женщина, ее доставили в столицу Российской Империи. Александр I лично пожелал встретиться с мужественной женщиной. Александр I вручил ей георгиевский крест, удивляясь ее мужеству и храбрости. Император распорядился, чтобы Надежду Андреевну перевели в Мариупольский полк и даже разрешил представляться фамилией в честь императора — Александрова.

С началом Отечественной Войны в 1812 году, ей присвоили звание подпоручика Уланского полка. Она участвовала в сражениях под Миром, Смоленском, Дашковкой, на Бородинском поле. Во время Бородинской битвы ее ранили, но строй она не покинула. В сентябре 1812 года Надежду Дурову перенаправили в штаб Кутузова. Ранения постоянно волновали женщину, и она полгода лечится в родном доме. По окончанию отпуска она участвует она со своим полком в походах русской армии за границей.

Родилась 17 сентября 1783 (а не в 1789 или 1790 г., который обыкновенно указывают её биографы, основываясь на её же «Записках». Возраст она себе уменьшила, так как казакам, где она служила, полагалось носить бороду и ей пришлось выдать себя за 14-летнего юношу) в Киеве от брака гусарского ротмистра Дурова с дочерью малороссийского помещика Александровича (одного из богатейших панов Малороссии), вышедшей за него против воли родителей. У Надежды был младший брат.

Дуровы с первых дней должны были вести скитальческую полковую жизнь. Мать, страстно желавшая иметь сына, возненавидела свою дочь. И однажды когда годовалая Надежда долго плакала в карете, она выхватила её из рук няни и выбросила в окно. Окровавленного младенца подобрали гусары. Отец после этого отдал Надежду на воспитание гусару Астахову. «Седло, - говорит Дурова, - было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами». В такой обстановке ребенок рос до 5 лет и усвоил себе привычки и наклонности резвого мальчика.

В 1789 отец подал в отставку и получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. И она опять стала воспитываться матерью. Мать стала приучать её к рукоделию, хозяйству, но у нее ничего не получалось путного и поэтому это ей не нравилось, и она втихомолку продолжала проделывать «военные штуки». К тому же она была некрасивая, с оспинами по всему лицу и смуглая, что в то время считалось большим недостатком. Когда она подросла, отец подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала её любимым занятием.

Восемнадцати лет была выдана замуж за судебного заседателя Василия Степановича Чернова, и через год у неё родился сын Иван (об этом в «Записках» Дурова не упоминает). К сыну, как и её мать к ней, она не питала ни каких чувств. И влюбившись в казачьего есаула, ускакала с ним на Алкиде в 1806 году вслед за полком, переодевшись в казачье платье.

Некоторое время Дурова жила со своим есаулом под видом денщика. Но, через некоторое время покинула его. Шесть лет, когда происходили эти события она вычеркнула из своей жизни, написав в книге что она родилась на шесть лет позже. Так как казаки обязаны были носить бороды и рано или поздно она была бы разоблачена, она добралась до кавалерийского Каннопольского уланского полка (где бород не носили) и попросилась на службу, назвавшись Александром Васильевичем Соколовым сыном помещика. В полку удивились, что дворянин носит казачий мундир, но поверив её рассказам, зачислили в полк товарищем (чин рядовых дворянского происхождения).

Она участвовала в битвах при Гутшадте, Гейльсберге, Фридланде, всюду обнаруживала храбрость. За спасение раненого офицера в разгар сражения была награждена солдатским Георгиевским крестом и произведена в унтер -офицеры. Поразительно, но участвуя в сражениях, она ни разу не пролила чужую кровь.

Её конь Алкид, неоднократно спасал её жизнь и для неё стало страшным потрясением нелепая его смерть. Застоявшись в стойле, он стал прыгать через плетни и распорол себе брюхо одним из колов.

Она находилась в Тильзите, когда там подписывался Тильзитский мир и влюбилась в Александра I. Выдало её письмо отцу, написанное перед сражением, в котором она просила прощения за причинённую боль. Отец задействовав все свои связи разыскал её и потребовал вернуть в родительский дом. Это письмо живший в столице дядя показал знакомому генералу, и вскоре слух о кавалерист-девице дошёл до Александра I. В полку её лишили оружия и свободы передвижения и отправили с сопровождением в Санкт-Петербург, где её сразу принял Александр I.

Император, пораженный самоотверженным желанием женщины служить родине на военном поприще, разрешил ей остаться в армии. А чтобы родня больше не смогла её найти, перевёл её в Мариупольский гусарский полк в чине подпоручика под именем Александрова Александра Андреевича, производным от его собственного, и разрешил обращаться к нему с просьбами.

Но, вскоре Надежде пришлось перевестись из гусар опять в уланы, так как командир полка был очень недоволен, что Александр Андреевич никак не сделает предложение его дочери, в него влюблённой.

Вскоре после этого Дурова уехала в Сарапул к отцу, прожила там более двух лет и в начале 1811 вновь явилась в полк (Литовский уланский полк).

В Отечественную войну она командовала полуэскадроном. Участвовала в сражениях под Смоленском, Колоцким монастырем, при Бородине защищала Семеновские флеши, где была контужена ядром в ногу, и уехала для лечения в Сарапул. Позднее была произведена в чин поручика, служила ординарцем у Кутузова, который знал кто она.

В мае 1813 она снова появилась в действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, отличившись при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга.

В 1816, уступив просьбам отца, она вышла в отставку в чине штабс-ротмистра и пенсионом и жила то в Сарапуле, то в Елабуге. Ходила она постоянно в мужском костюме, все письма подписывала фамилией Александров, сердилась, когда обращались к ней, как к женщине, и вообще отличалась, с точки зрения своего времени, большими странностями.

Остаток жизни Дурова провела в маленьком домике в городе Елабуге в окружении лишь своих многочисленных подобранных собак и кошек. Она жила у младшего брата.

Умерла Надежда Андреевна 21 марта (2 апреля) 1866 в Елабуге Вятской губернии в возрасте 82 лет, похоронена на Троицком кладбище. Она завещала отпевать себя, как раба Божьего Александра, но священник нарушать церковные правила не стал. При погребении ей были отданы воинские почести.

Потомство

Записи в метрических книгах Вознесенского собора города Сарапула сохранили свидетельства о её венчании и крещении сына. Сын Дуровой - Иван Васильевич Чернов, был определён на учёбу в Императорский Военно-сиротский дом, откуда был выпущен в чине 14-го класса в возрасте 16 лет по состоянию здоровья.

Однажды он присылал матери письмо, спрашивая её благословения на брак. Увидев обращение «маменька», она, не читая, бросила письмо в огонь. И только после того, как сын прислал письмо с просьбой к Александру Андреевичу, она написала, «благославляю».

Коллежский советник Иван Васильевич Чернов был в 1856 году похоронен на Митрофаньевском кладбище - он скончался на 10 лет раньше своей матери на 53-м году жизни. Женой его, вероятно, была Анна Михайловна, урожденная Бельская, скончавшаяся в 1848 году в возрасте 37 лет.

Сотрудниками Музея-усадьбы Н. А. Дуровой были установлены связи с прямыми потомками её брата Василия, живущими во Франции.

Литературная деятельность

Дурова с Пушкиным познакомилась через своего брата Василия. Однажды Василий привел Пушкина в восторг своим наивным цинизмом и несколько дней Пушкин не мог оторваться от разговора с ним и в итоге после проигрыша в карты довез его с Кавказа до Москвы. Василий был помешан на одном пункте - ему непременно нужно было иметь сто тысяч рублей. Однажды он прислал Пушкину мемуары сестры (с тоски стала писать) и Пушкин оценил оригинальность этих записок.

В «Современнике» (1836, № 2) были напечатаны её мемуары (впоследствии вошедшие в её «Записки»). Пушкин глубоко заинтересовался личностью Дуровой, писал о ней хвалебные, восторженные отзывы на страницах своего журнала и побуждал её к писательской деятельности. В том же году (1836) появились в 2-х частях «Записки» под заглавием «Кавалерист-Девица». Прибавление к ним («Записки») вышло в 1839. Они имели большой успех, побудивший Дурову к сочинению повестей и романов. С 1840 года она стала печатать свои произведения в «Современнике», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках» и др. журналах; затем они появлялись и отдельно («Гудишки», «Повести и рассказы», «Угол», «Клад»). В 1840 году вышло собрание сочинений в четырёх томах.

Одна из главных тем её произведений - раскрепощение женщины, преодоление разницы между общественным статусом женщины и мужчины. Все они в своё время читались, вызывали даже хвалебные отзывы со стороны критиков, но сейчас литературного значения не имеют и останавливают внимание только своим простым и выразительным языком.

Библиография

Надежда Дурова. Записки кавалерист-девицы. 1836. первое издание
Надежда Дурова. Записки кавалерист-девицы. Подготовка текста и примеч. Б. В. Смиренского, Казань: Татарское книжное издательство, 1966.
Н. А. Дурова. Избранные сочинения кавалерист-девицы. Сост., вступит. ст. и примеч. Вл. Муравьева, Москва: Московский рабочий, 1983.
Н. А. Дурова. Избранные сочинения кавалерист-девицы. Сост., вступит. ст. и примеч. Вл. Б. Муравьева, Москва: Московский рабочий, 1988 (Библиотека «Московского рабочего»).
Nadezhda Durova. Cavalry Maiden. Journals of a Russian Officer in the Napoleonic Wars. Translated by Mary Fleming Zirin. Bloomington & Indianapolis: Indiana University Press, 1988.
Nadeschda Durowa. : Die Offizierin. Das ungew?hnliche Leben der Kavalleristin Nadeschda Durowa, erz?hlt von ihr selbst. Aus dem Russischen von Rainer Schwarz. Mit einer biographischen Notiz von Viktor Afanasjew, ?bersetzt von Hannelore Umbreit. Leipzig: Gustav Kiepenheuer-Verlag,

Фильмография

Считается, что Надежда Дурова послужила прототипом Шурочки Азаровой - героини пьесы Александра Гладкова «Давным давно» и фильма Эльдара Рязанова «Гусарская баллада». Однако сам автор опровергает это (см. «Давным-давно»)