Евгений Миронов: «Самое тяжелое было – справиться с собой. «Православную веру нужно почувствовать сердцем…» Интервью с народным артистом России Евгением Мироновым
Рассказал, почему ему комфортнее пребывать в сетях сомнений, а не в социальных сетях.
– Гастроли Театра Наций собрали в Александринке полные залы, несмотря на не самые доступные по цене билеты. Вам вообще такая вещь, как провал, знакома?
– Конечно. Хотя это очень относительное понятие. Бывает внешний успех, я имею в виду успех у зрителей, но сам ты понимаешь, что ничего интересного на сцене не сделал. Если говорить конкретно, то у меня было две явных неудачи. Первая – премьера «Орестеи» (режиссер Петер Штайн , 1994 г. – Прим. ред .). Мне казалось, что в древнегреческой трагедии я невероятно мощен. А потом вышли критические статьи, да и сам я понял, что не нашел героя. В итоге был не просто неубедителен, а представлял собой жалкое зрелище. Но это пошло на пользу. Через полгода я понял, что Орест никакой не древнегреческий герой – он мальчик из иного поколения. Он вынужден мстить по законам рока, хотя рожден для другого…
Вторая сложная роль – Треплев. В этот старый спектакль, поставленный Олегом Ефремовым , я вводился одним из многих исполнителей этой роли. На репетиции понял, что не согласен с трактовкой Ефремова, и попытался иначе взглянуть на Треплева. С моей точки зрения, Треплев – талантливый человек, умеющий любить. У меня это не получилось.
– Вы заговорили про критику. Понятно, что профессиональную вы читаете, а со зрительской как обстоят дела?
– Вы попали в точку! Буквально сегодня решил посмотреть, какова реакция на наши гастроли в Петербурге. Надо сказать, я абсолютно не «интернетный» человек. Меня нет ни в каких социальных сетях, я вообще не знаю, что это такое. Так вот случайно нажал ссылку «Отзывы зрителей» – зря… Не то чтобы я не поверил увиденному – просто мне кажется, что это были отзывы не совсем зрителей. Я заметил, что интернет по большей части – поле для людей закомплексованных, их единственная возможность себя проявить. В этих отзывах я увидел не впечатления – спектакль может и не понравиться, – а злобные, оскорбительные отклики. Даже отшатнулся, как от чумы! Понял, что иногда артисту лучше дистанцироваться от публики.
С Чулпан Хаматовой Евгения связывают профессия, дружба и благотворительные проекты
– А что именно вызвало такую ярость?
– Там были отзывы конкретно по «Гамлету». Сразу оговорюсь, была и масса хороших откликов…
– Вам такая вещь, как актерская зависть в отношении вас, знакома?
– А я не знаю, в чем это может выражаться.
– К примеру, в таких вот постах в интернете.
– Завидовать можно, когда ты считаешь себя равным. Вот тогда спрашиваю себя: «Подождите, а почему я не могу так? Я же могу лучше!» Это то, что касается моих чувств. А вот зависть применительно ко мне – возможно, мне везло… Или я просто этого не вижу?
– Нынешняя публика идет в театр не на режиссера, как это было во времена Любимова, Товстоногова, а на известных актеров. Это хорошо или плохо для театра?
– Были разные периоды. Было и такое: посидев минут двадцать и увидев меня в «Калигуле» (спектакль Эймунтаса Някрошюса . – Прим. рд .), люди разочаровывались, потому что ждали совершенно иного. Правда, случалось и обратное: когда они открывали для себя нечто новое. В Театре Наций мы долго ищем режиссера, подбираем материал, поэтому зритель приходит посмотреть не просто на известные лица, а на путь, по которому мы идем.
Дружба Миронова и Машкова выдержала испытание нищим студенчеством и вселенской славой
– В нелюбимом вами интернете появилось много различных писем, подписанных вами, в поддержку украинского театра, украинских журналистов… В одном вы даже выступаете против позиции Президента по ситуации на Украине. Вы имеете к ним отношение?
– Интернет – ящик Пандоры, и только от человека зависит, совладает ли он со всей этой информацией или погрузится в пучину. Что касается меня, то я подписал единственное письмо – в поддержку захваченных журналистов. Ко мне обратились с просьбой, и я, не будучи знаком с ребятами лично, подписал, потому что верю людям, которые с ними работали, дружили. А вообще это были даже не журналисты, а актер и режиссер, поехавшие собирать материал и попавшие в сложную ситуацию.
– Давайте уточним: все остальные письма не имеют к вам отношения?
– Слава богу, я ничего про это не знаю.
– Своим оппонентам вы не отвечаете?
– А зачем эти усилия с моей стороны? Лучше я потрачу их на сцену, которую мне предстоит играть. И потом, как ответить, кому? А после нужно ответить на ответ. Если я в эту яму погружусь, там и погибну. Не хочу. У меня не так много времени.
– Вы когда-то сказали про Инну Чурикова : «Я учился у нее, открыв рот, как не идти на компромиссы». Кто из коллег стал вашим невольным учителем?
– А я всегда в процессе. Вот, снимаясь с Чулпан (Чулпан Хаматова . – Прим. ред .), учусь у нее профессионализму и мощнейшей человечности. Я не понимаю, как в этой девочке умещается столько терпения и благородства. Или недавно столкнулся в театре с Ингеборгой Дапкунайте , у которой была премьера спектакля «Жанна». Так вот, я открыл ее для себя заново. Несмотря на то что мы много лет дружим, я и предположить не мог, что она настолько неамбициозна, трудоголик до сумасшествия. Она никогда не играла большую роль на драматической сцене. В кино, которое ей намного ближе, другие законы. Я пытался помочь. Она выходит один на один со зрителем с тремя мощнейшими монологами, во время которых ей необходимо держать зал. Инге это далось очень тяжело, поверьте мне. Но как мужественно она себя вела! Относилась к себе, как к студентке-двоечнице, но не шла на компромисс.
Тамара Петровна многим пожертвовала, чтобы ее сын стал актером № 1
– Вы затронули тему монологов. В связи с этим вопрос: вам знаком «белый лист» на сцене? Гармаш говорил, что для него нет ничего страшнее этой ситуации.
– Бывает (смеется ). Но, честно говоря, это вопрос фактуры произведения. Если «белый лист» возникает в Достоевском, то надо вернуться к началу. Ты не вспомнишь слово никогда в жизни, у него очень сложный язык. Много текста в шекспировском «Гамлете». Я вначале очень боялся, пытался что-то придумать. Наушники, экран? Нельзя. Суфлер? Невозможно – какой суфлер, когда я на крыше сижу? Но ничего, текст не забываю. «Гамлет» – сложный спектакль еще и технически. Каждый раз думаю: «А вдруг этот ящик сейчас захлопнется, и я останусь? Или трос порвется?» Так что вместе с шекспировским текстом в голове мой звучат многочисленные «пи-пи-пи». Но это не самое страшное в театре.
– А что самое страшное?
– Когда не получается. Устал или, наоборот, переотдыхал. Ужасно мучаюсь, потому что обманываю и себя, и зрителя. Хочется со сцены сказать: «Товарищи, а давайте-ка сдадим билеты! Я верну все ваши деньги».
– И как вы из этой ситуации выходите?
– Только воля.
– Злитесь на себя или испытываете отчаяние, раздражение?
– Отчаяние возникает, но я собираюсь. Ходят легенды про наших гениальных актеров, которые отпускали ситуацию: «Ну вот такой спектакль…» У меня же дурацкое чувство ответственности, которое мне очень мешает. Поэтому я заставляю себя «впрыгнуть». Иногда получается.
– Вы признавались, что были безумно стеснительны. Получилось изжить это качество?
– В детстве – да, было такое. Я и в профессию пошел ради избавления от стеснительности. Публичность заставляет преодолевать себя. Вот я и стал бесстыдником в театре и на съемочной площадке (смеется ).
– Вас не очень жаловали режиссеры, считая «неудобным», поскольку вы много спорили и дискутировали. С какого момента все изменилось?
– А я не считаю себя неудобным. Убежден, что театр, кино – это сотворчество. У меня есть свои мысли и представления. Безусловно, иногда я вижу перед собой человека, который открывает такие тайны, что мне с моими представлениями лучше помолчать. Но дальше, переварив, могу позволить себе выступить с собственными предложениями. Я четко вижу, где могу выступить, а где нет.
– Вы сказали, что к судьбе надо быть готовым. Что вам она преподнесла в последнее время?
– Об этом не могу пока говорить, но преподнесла!
– Приятное?
Беседовала Анна Абакумова
14 августа 1987 года он два часа на солнцепёке играл в теннис, обмотавшись полиэтиленом, чтобы согнать лишний вес. Вечером того же дня вышел на сцену рижского театра в роли Фигаро. Шёл третий акт, пятая картина, последнее явление. Завершить фразу своего монолога артист не смог, потерял сознание. За кулисы Андрея Миронова унёс Александр Ширвиндт, успев крикнуть «Занавес!» В зрительном зале даже не поняли, что этот недоигранный спектакль - последний в жизни Андрея Миронова... Два дня медики бились за его жизнь. 16 августа сердце артиста остановилось навсегда.
Текст: Карина Ивашко
После смерти выяснилось, что у Андрея Миронова была врождённая аневризма головного мозга (врачи говорят: это, как правило, врождённый дефект, иногда следствие инфекций, травм, гипертонии). Многие в семье актёра по отцовской линии умерли в результате этой болезни. Так что ранняя и внезапная смерть Андрея Александровича в какой-то степени была предопределена. Если бы своевременно, когда случился первый приступ (в 1978 году), было проведено всестороннее обследование и определён правильный диагноз, встал бы вопрос о неизбежной операции. После которой Миронову, скорее всего, пришлось бы уйти из театра и кино. Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения, а потому всё свершилось так, как свершилось... В 1978 году лопнул сосуд головного мозга, кровь запеклась, и этот сгусток «дремал» ровно 9 лет, пока не оборвал жизнь 46-летнего артиста.
Удачный дебют на сцене и неудачный в кино
Путь в артисты, похоже, был для него предопределён с рождения. Ведь его мама, прославленная актриса Мария Владимировна Миронова, до последнего выступала на сцене, а когда начались схватки, ехать в роддом было уже поздно. Пришлось ей рожать за кулисами. Горячий роман между Марией Мироновой и Александром Менакером вспыхнул в Ростове-на-Дону, во время летних гастролей театра. Оба были несвободны, но... Александр Семёнович ухаживал столь галантно и так стремился произвести впечатление на даму сердца, что та не устояла. По свидетельству очевидцев, однажды Менакер заказал моднейший костюм цвета увядшей розы у лучшего портного, накупил в Елисеевском разной вкусной всячины и явился в Ростов покорять остроумную и своенравную Марию Владимировну. «Это тебе даром не пройдёт», - прокомментировала её подруга Рина Зелёная, увидев «джентльменский набор» потенциального жениха. И как в воду глядела. Вскоре решительная Миронова известила мужа о своём уходе, потребовав того же и от возлюбленного в отношении жены. 20 сентября 1939 года они расписались. А спустя полтора года (в марте 1941-го) во время вечернего спектакля у Марии Владимировны начались схватки, и хотя всё произошло за кулисами, позднее родилась красивая легенда о том, что Андрей Миронов появился на свет на сцене. В документах дату рождения мальчика перенесли с 7-го на 8-е марта. «Будет подарок всем женщинам!» - пошутили родители. И не ошиблись. Женщины обожали Андрея Миронова.
Между тем, семью Мироновой-Менакера ждали испытания. Через несколько месяцев началась война. Артистов Театра миниатюр эвакуировали в Ташкент. Там Андрюша серьёзно заболел. «Это были бессонные ночи, когда я слушала, дышит он или нет, и мне казалось, что уже не дышит. Он лежал на полу, на газетах, не мог уже даже плакать. У него не закрывались глазки. Я жила тем, что продавала с себя всё», - вспоминала те страшные дни Мария Владимировна. К счастью, мир не без добрых людей: жена известного лётчика Громова достала для малыша лекарства, и тот пошёл на поправку.
До 12 лет воспитанием Андрюши занимались няня Анна Сергеевна и домработница Поля. В лексиконе мальчика появилось «утойди» и «нонича». И всё же за хороший русский язык ребёнка можно было не волноваться: в квартире на Петровке собирались Михаил Зощенко, Валентин Катаев, Борис Ефимов, Вера Марецкая, Фаина Раневская. Дом был пропитан атмосферой дружеских посиделок, блестящих актёрских импровизаций и живого, радостного общения. Одним из самых близких друзей семьи был Леонид Утёсов - он очень любил Андрюшу, дарил ему разные пиликалки, дудочки и скрипочки, а тот их всегда ломал. Утёсов страшно огорчался.
До 9 лет Андрей был Менакером - как и положено, он носил фамилию отца, но «дело врачей» и последовавшие репрессии вынудили родителей изменить фамилию ребёнку, чтобы впоследствии он избежал неприятностей с «пятой графой». Так стране суждено было узнать артиста Андрея Миронова. Кстати, старший сын Менакера Кирилл при получении паспорта тоже взял фамилию матери - Ласкари, объясняя это тем, что отец ушёл из семьи, когда ему было три года. И хотя Александр Семёнович заботился о старшем сыне, прилагал усилия к тому, чтобы мальчики общались и были дружны, вырастила Кирилла мама.
Из воспоминаний Кирилла Ласкари: «Андрюшу родители воспитывали на положительньгх примерах. Эталоном для подражания почему-то был избран я. «Посмотри, как он шаркает ножкой, какой он интеллигентный мальчик», - говорил Андрюше наш папа. Даже удивительно, как после всего этого Андрюша меня не возненавидел! Андрюша приезжал ко мне в Ленинград на каникулы или я выбирался в Москву. Мы весело проводили время. Помню, когда ему было лет 12, мы сильно увлеклись джазом. Андрей мечтал научиться играть на ударной установке, а я уже вовсю музицировал на фортепиано. И мы устраивали для домашних джазовые концерты. Андрюша вместо барабанов использовал кастрюлю и сковородку».
Андрей учился в престижной школе на Петровке. Здесь учились дети учёных, артистов и писателей, но были и местные пацаны из близлежащих переулков - из «трудных». Миронов был заводилой по части футбола, регби, стенгазет, в самодеятельном джаз-оркестре от души стучал на пионерском барабане и уже тогда обожал театр. Свою первую роль он сыграл в школьном спектакле. Хлестаков! Мог ли он тогда представить, что скоро будет играть его на большой сцене?! А его немец фон Краузе в пьесе Константина Симонова «Русские люди», поставленной всё в том же школьном театре, превратился в главного героя спектакля. «Кончилось тем, что я затмил всю партизанскую линию. Небольшая роль стала чуть ли не основной в сюжете пьесы. Партизаны все меркли рядом с моим разнузданным немцем», - с иронией рассказывал артист спустя годы.
Напрасно Мария Владимировна опасалась, что сын окажется обычным мальчиком, лишённым таланта. За школьным театром последовала студия при Центральном детском театре. Андрей пытался писать стихи, пробовал силы в живописи и отбивал ритмы джаза на кастрюлях. Вот только дебют в кино оказался неудачным. Подвела природная чистоплотность Миронова. Дело было так. В подмосковное Пестово, где в Доме отдыха мхатовцев проводили отпуск родители, приехала съёмочная группа фильма «Садко». Андрей получил роль в массовке. Ему предстояло сыграть нищего, но он побрезговал надевать на голое тело рваную дерюгу. И когда в кадре оказался колоритный попрошайка в носочках под лаптями и в рубище поверх модной тенниски с блестящей молнией, режиссёр был взбешён, а «чистюля» с позором выдворен со съёмочной площадки. Андрюше было 11 лет.
«Я просто Миронов, и всё!»
Трудно представить, что он мог избрать какую-либо другую профессию кроме актерской. (Мальчишеское желание стать футбольным вратарём не в счёт.) Правда, родители прочили сыну дипломатическую стезю. Или переводческую, поскольку у Андрея были явные способности к языкам. А вот желание юноши поступать после школы в Театральное училище имени Щукина у Марии Владимировны восторга не вызвало. Она панически боялась, что сын окажется посредственным артистом. Перед вступительным экзаменом его решили показать знаменитому педагогу Цецилии Мансуровой. Андрей принял позу и срывающимся голосом начал пушкинское «Прощай, свободная стихия!» От напряжения хлынула носом кровь. «Темперамент у мальчика точно есть, - тактично отметила Мансурова. - Для начала и это неплохо». Мария Миронова комментировала потом историю поступления сына так: «Мы приехали с гастролей с Дальнего Востока и у диетического магазина встретили Синельникову, артистку Вахтанговского театра. Она сказала, что в тот день они приняли очаровательного парня. И добавила: «Между прочим, с вашей фамилией». Оказывается, Андрюша даже не сказал на экзамене, что он наш сын. Для нас это тоже был сюрприз: с его великолепным английским, мы думали, что он пойдёт в МГИМО». А поступил Миронов блестяще, сдав все экзамены на «пять». Он мечтал получить красный диплом, и «четвёрку» тут же шёл пересдавать. Несмотря на огромную любовь к родителям, он взрывался, когда о нём говорили как о сыне Мироновой и Менакера: «Я просто Миронов, и всё!» Он должен был добиться «своего» успеха. А пока среди однокурсников Андрей больше выделялся маниакальной аккуратностью, щегольской одеждой и дорогим парфюмом. На четвёртом курсе он впервые снялся в кино - в фильме Юлия Райзмана «А если это любовь?» «Текст роли был невелик, - вспоминал потом Миронов, - и я стремился компенсировать это: в перерывах между съёмками острил и развлекал съёмочную группу. Как-то после очередной моей шутки Юлий Яковлевич подошёл и тихо сказал: «Артист в жизни должен говорить гораздо меньше. Нужно что-то оставить для сцены и для экрана. Не трать себя попусту».
За красным дипломом последовал безоговорочный приём в Театр сатиры, которому актёр отдаст 25 лет жизни. На просмотре Андрей фонтанировал, чем просто влюбил в себя главного «сатира» Валентина Плучека. Он сразу стал давать новичку главные роли, но даже и предположить не мог, на какие высоты поднимется его фаворит. Позже Плучек не сможет совладать с ревностью к такому успеху и причинит Миронову немало страданий. Но это потом, а пока... 1962 год, поступление в театр, большая роль в кино «Три плюс два» и первая влюблённость. На съёмочной площадке Андрей страстно увлекся первой красавицей Советского Союза Натальей Фатеевой. Вспыхнул яркий роман, но... В загс в первый раз Миронов отправился не с ней, а с актрисой Екатериной Градовой. С «синеглазкой» Фатеевой любовь не получилась. Екатерина Градова пришла в театр в мае 1971-го. Андрей влюбился с первого взгляда и в июне сделал предложение. Благодаря этому браку на свет появилась Маша - будущая актриса Мария Миронова. «Он был нежным мужем и симпатичным, смешным отцом, - вспоминала Екатерина Градова. - Боялся оставаться с маленькой Манечкой наедине. На мой вопрос, почему, отвечал: «Я теряюсь, когда женщина плачет». Очень боялся кормить Машу кашей. Спрашивал, как засунуть ложку в рот: «Что, так и совать?» А потом просил: «Давай лучше ты, а я буду стоять рядом и любоваться вами». Но что-то не получилось в этой семейной жизни. Миронов и Градова расстались тихо, без скандалов.
Новый поворот
На дне рождения у Натальи Фатеевой Андрей познакомился со своей второй будущей женой - Ларисой Голубкиной. Идея знакомства принадлежала Фатеевой: «Это твой... Прямо для тебя создан». «И вот удивительно, - вспоминала Голубкина, - он переключился на меня. Нельзя сказать, чтобы родилась какая-то безумная любовь, любил он Наташу. Но отношения с ней зашли в тупик. Он тут же решил на мне жениться и сделал предложение. Я говорю: «Не хочу!» - «Как не хочешь? Все хотят, а ты не хочешь!» Я говорю: «Зачем нам жениться? Ты меня не любишь. Я тебя не люблю». - «Потом полюбим». Довольно длинная это была история». Но однажды Миронов всё-таки уговорил строптивую Ларису выйти за него замуж. И вновь слово Голубкиной: «Если Андрюша за что-нибудь брался в доме, то все вокруг понимали: он главный. Помню, красивый старинный столик выносили, так он не мог сообразить, как просунуть его в дверь, и его это заело. Разозлился и заорал. А Маша, крошка, спросила: «Мам, чего это с ним?» Он вдруг очень удивился и спросил: «Что, вы меня не боитесь?» - «Нет, пап, не боимся!» И тут же с него всё как-то свалилось: «Чего ж я ору тогда? Для кого?» Приёмную дочь Машу, дочку Ларисы Голубкиной, Андрей Миронов воспитывал как родную. Она тоже стала актрисой.
«Жизнь, как выясняется, очень недлинная»
Уже первые работы Миронова в спектаклях «Клоп», «Баня», «Над пропастью во ржи» произвели фурор. Он стал знаменит на всю Москву. А спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро» стал знаковым для артиста во многих смыслах. Миронову присудили звание «Заслуженный артист РСФСР», Госкино повысило ему «съёмочную ставку» до максимального уровня, подтверждая принадлежность артиста к элите кино. А меж громких премьер и побед случились одни неудачные пробы: на роль Жени Лукашина. Во всём виновата каверзная фраза героя «Иронии судьбы»: «Я у женщин никогда не пользовался успехом». Режиссёр Эльдар Рязанов «не поверил». Да, поверить в это было сложно. Андрея Миронова обожала вся страна, фильмы с его участием смотрели миллионы зрителей. Судьба написала для своего баловня особенный сценарий, наделив его даром блистательно играть, виртуозно дружить, талантливо жить и любить...
«Бриллиантовая рука» сделала Миронова поистине всенародным кумиром. И хотя самого артиста огорчал тот факт, что он навсегда для публики останется «Гешей Козодоевым», мы помним разного Миронова. И это главное. «Жизнь - великое благо. И она у человека, как выясняется, очень недлинная. В ней хватает и несчастий, и горя, и драматизма, сложностей, неурядиц. И поэтому надо особенно ценить мгновения счастья и радости - они делают людей добрыми. Когда человек улыбается, смеётся, восхищается или сострадает, он становится чище и лучше», - сказал однажды Андрей Миронов. Как выяснилось, сказал за два года до смерти.
Евгений, 6 апреля состоится премьера фильма «Время первых», где вы играете космонавта Алексея Леонова, а Константин Хабенский - его друга, командира корабля «Восход-2» Павла Беляева. Алексей Архипович вас консультировал и, наверное, уже видел готовую картину. Что он сказал?
Действительно, он ее посмотрел, потом долго молчал и наконец сказал: «Мне только сейчас стало страшно». Потому что тогда, в марте 1965 года, он выполнял задание и все силы были брошены именно на это - не было свободной секунды на то, чтобы бояться.
- Но была масса причин!
Да! Ведь за две недели до старта упал тестовый корабль, и стало понятно, что лететь смертельно опасно. Но Леонов с Беляевым настояли, что откладывать запуск нельзя, и уговорили Сергея Павловича Королева. Леонов стал первым человеком, вышедшим в открытый космос, но выйти-то оказалось самым простым, а вот вернуться на корабль, а потом на Землю… Он же мог семь раз погибнуть! Скафандр в космосе раздуло, и он не сумел протиснуться в шлюз корабля, пока не спустил лишнее давление. У них отказала автоматика, и Беляев сажал корабль вручную. Никто не знал, куда они приземлились, потому что сломалась антенна - их случайно засек радиолюбитель на Камчатке. Для меня это история про веру, которая живет, даже когда вроде бы не осталось шансов на спасение.
У вас с Хабенским была серьезная подготовка. Не было мысли сократить ее, отдать дублерам сцены, которые сложны технически?
Нет, мы захотели пойти другим путем и серьезно занялись физподготовкой, но она скорее была направлена на выносливость, а не на что-то узкоспециальное. Мы стали более подтянутыми, стали меньше курить. Когда начались съемки полета, выяснилось, что такой подготовки недостаточно: там была другого рода нагрузка. Я до сих пор не понимаю, как космонавты в такой кабине помещались - она же крохотная! К рукам и ногам была прикреплена масса тросиков, и находиться в скафандрах в этом маленьком пространстве было сложно психологически. Я никогда не страдал клаустрофобией, однако понял, что это, когда на мне впервые застегнули шлем. Он не всегда сразу отстегивался, иногда что-то заедало, и было ощущение, что никто мне не поможет и я задохнусь, а сам я в огромном неудобном скафандре, весь опутан тросами и не в состоянии ничего расстегнуть… Мы делали 15-минутный перерыв после каждой сцены. Долго вылезали из скафандров, чуть-чуть приходили в себя и снова шли в бой. В сценах выхода в открытый космос было, с одной стороны, проще, потому что просторнее, но, с другой стороны, все снималось в 3D: это чрезвычайно сложно технически, и еще три года назад съемки подобного уровня были в нашей стране невозможны. Режиссер картины Дима Киселев рассчитывал все по миллиметрам, но даже камера 3D, эта огромная махина, иногда зависала, не выдерживала.
С родителями Виталием Сергеевичем и Тамарой Петровной. Фото: Из личного архива Евгения Миронова
Столько сил вы потратили на эти съемки, не началась ли аллергия на слова «космос», «космонавт», «звезды», «небо»?
Нет, я мечтаю о продолжении.
Большинство ваших ровесников в детстве хотели быть космонавтами, однако вы с самых ранних лет мечтали стать актером и режиссером. Привлекая сестренку, ставили дома спектакли. Были среди них истории про космос?
Мы жили в военном городке Татищево-5, и у нас с Оксаной преобладали спектакли военной тематики. Мы делали из раскладушки палатку, вели бои… Наверное, живи мы недалеко от космодрома, та же самая раскладушка служила бы космическим кораблем. Однако в Татищево-5 ничего, связанного с космосом, не было, поэтому про него ничего и не придумывалось. Но я помню, с каким вниманием мы смотрели по телевизору запуски всех космических ракет, знали все подробности: кто летит, на сколько суток… Хотя это были не 1960-е, а 1970-е годы, все равно каждый полет становился событием и все космонавты были для нас божествами. Фантастические фильмы про космос я просто обожал. Когда учился классе в седьмом, вышла картина «Через тернии к звездам», и я не мог дождаться, когда же ее привезут в наш Дом культуры. Но премьера совпала с моим дежурством по классу: я должен был мыть полы! Страдание мое оказалось безмерно. Мама, видя, в каком я жутком состоянии, нашла выход: она предложила сделать вид, будто я сломал руку. Как следует перебинтовала ее, и я явился в школу с печальным лицом - уже начинал постигать азы актерской профессии. «Спецоперация» прошла успешно: от дежурства меня освободили, и я попал на премьеру этого удивительного фильма.
На следующий день завуч, учителя и одноклассники встретили овациями? Кричали: «Браво, Женя! Ты был великолепен в роли больного»?
Никто не узнал, что я играл роль. Я ходил с имитацией гипса еще целых две недели, рассказывал всем о самочувствии: в один день рука болела сильнее, в другой - почти не беспокоила…
С сестрой Оксаной. Фото: Из личного архива Евгения Миронова
- Поразительно, что эту мистификацию придумала мама! У нее тоже были актерские способности?
И у нее, и у папы. Он однажды придумал авантюру, гораздо более впечатляющую, чем «гипс». Я в раннем детстве ушиб копчик, и из-за этого у меня начало развиваться костное заболевание. В шесть лет стал прихрамывать, потом - хромать все сильнее и сильнее. И в конце концов от боли уже не мог ходить. Меня лечили в больнице в Саратове, там врачи говорили, что в будущем я, скорее всего, смогу передвигаться разве что в инвалидной коляске. Тогда только родилась моя сестра, и мама возила нас обоих в ее детской колясочке: я сидел, держа на коленях Оксану. И это было унизительно! Я взрослый мальчик, но мама возит меня в коляске - и это видят все одноклассники!. Так вот, папа случайно услышал в очереди про детский санаторий Министерства обороны, где болезнь вроде моей могут вылечить за год с помощью ультрафиолетовых лучей, целебной грязи, массажа и всяких эффективных процедур. Только брали туда исключительно детей военных - а папа был водителем на машине, развозившей хлеб.
Но он не растерялся. Одолжил у друга, майора, военную форму, сфотографировался, и я уж не знаю как, но сфабриковал документы! Фактически это уголовное дело, только, не пойди он на этот риск, я бы оказался в восемь лет прикован к постели. Помню то отцовское фото: он абсолютно достоверно сыграл майора. Все получилось, меня взяли в санаторий - и это была не только удача, но и еще одна трагедия. Я был очень привязан к семье и ужасно тяжело переносил разлуку. Когда меня положили в санаторий, сестре исполнилось несколько месяцев, денег не было. Родители продали все, что было в квартире, чтобы мама могла летать навещать меня.
- В санатории вы ни с кем не подружились?
Я рос некоммуникабельным ребенком, мне было комфортно в своем мире мыслей, фантазий, а сообщение с внешним миром давалось сложно. Это касалось и санатория, и школы, и учебы в Москве потом. Но я рано понял, что мой единственный способ преодолеть природную застенчивость - стать артистом.
- Говорили себе: «А сыграю-ка я роль компанейского, веселого пацана»?
Нет, готовил театрализованные представления. В школе постоянно проводили мероприятия ко Дню пограничника, Дню почтальона, и я стал за них отвечать: писал пьесы, сам играл в них, привлекал одноклассников.
Советуют, получая удар судьбы, задавать себе не вопрос «За что?», а вопрос «Зачем это было нужно?» Жизнь ударила вас маленького так больно… Зачем? Чтобы вы глубже других чувствовали, больше знали о душе, о страданиях?
Я не ощущал, что я что-то глубже чувствую, чем ровесники. Но конечно, ничего просто так не дается - это я понял, когда вырос. Никогда не анализировал, почему это случилось, для чего была болезнь, зачем меня оторвали от дома и семьи. Для чего-то, наверное, нужно было, чтобы судьба сплела такой узор. Чтобы внутренняя копилка наполнялась не только радостями, но и печалями.
- Рос я некоммуникабельным ребенком, мне было комфортно в своем мире мыслей, фантазий. Но я рано понял, что мой единственный способ преодолеть застенчивость - стать артистом
. Фото: Арсен Меметов
- Вспоминали это детское одиночество, когда приехали в Москву учиться?
Москва к тому времени не была мне совсем уж чужим городом. После восьмого класса я, чтобы не терять времени, поступил в Саратовское театральное училище. Став студентом, на каждые каникулы приезжал в Москву с сестрой. Мы обходили с ней все театры. Пускали по студенческому удостоверению, без мест. Не знаю, почему по студенческому пропускали и маленькую девочку, - наверное, вид у нас был трогательный. Мы посмотрели «Оптимистическую трагедию» и «Три девушки в голубом» в «Ленкоме», «Чайку» во МХАТе, много других спектаклей. Возвращаясь в Саратов, я рассказывал своему мастеру Ермаковой и однокурсникам о своих впечатлениях и мечтал, что, закончив учиться в Саратове, обязательно поеду в Москву, в Школу-студию МХАТ, на курс Табакова! Но расставание с семьей снова было ужасно тяжелым. Когда меня провожали на станции Татищево, маму не могли отлепить от меня - так она меня схватила. Когда поезд тронулся, я стрельнул и выкурил в тамбуре первую свою сигарету… Я понимал, что наступила новая жизнь.
Вначале было трудно - во-первых, приспосабливаться к большому городу, во-вторых, учиться. Я должен был досдать экзамены за весь год, сдавать текущие экзамены - от количества учебы находился в бессознательном состоянии, и не все учителя шли мне на помощь. Однако главной была другая проблема: я понял, какая у меня тяжелая, сложная профессия! Табаков видел насквозь каждую секунду твоего существования и мог сказать, просмотрев этюд, который длился десять минут: «Пять секунд у тебя было правильных, я в них тебе верил, а все остальное время была лажа». Я будто заново учился дышать и ходить. Вдобавок на меня косились однокурсники: я был чей-то конкурент. Олег Павлович взял меня сразу на второй курс, с испытательным сроком, и в случае, если он меня оставлял, должен был в конце года отчислить кого-то другого. И все это знали. Психологически было очень сложно! Я даже не мог найти напарника для отрывка: долгое время все отказывались со мной играть.
Но почему мастер ничего не предпринял? Он ведь мог просто сказать кому-то из студентов, чтобы тот побыл напарником новенького…
Мастер в это даже не влезает. Студент должен сам наладить отношения. Выживет так выживет, выплывет так выплывет, а нет так нет…
- И какой выход вы с вашим бурлящим творческим умом придумали?
Знаете, в такие моменты ничего не бурлит, наоборот, замыкаешься в себе, чтобы выжить. Когда заваливает в шахте или обломками здания после землетрясения, необходимо не тратить силы и энергию на резкие рывки, а постараться приспособиться к этому состоянию - медленно, тихонечко и максимально спокойно дышать. Вот и я тогда закрылся всеми своими лапами и просто стал работать: нашел партнера, сделал отрывочек, потом еще один отрывочек… Шел маленькими-премаленькими шажками. И дошел: когда окончил институт, меня пригласили сразу в два театра - во МХАТ и в Театр-студию под руководством Табакова. Конечно, я пошел к учителю.
- Лишь когда я увидел карьер вместо здания театра и понял, что абсолютно все придется начинать с нуля, мне стало ясно, во что я вляпался
. Фото: Арсен Меметов
Сейчас вы сами руководите театром, в прошлом году у вас был двойной юбилей: вам исполнилось 50 лет, а как художественному руководителю Театра Наций - 10. Когда вам в 2006 году предложили его возглавить, долго думали, соглашаться ли?
Минуту. Потому что я был внутренне готов. Я уже занимался фестивальной деятельностью, мы открыли фестиваль-школу «Территория», я как продюсер делал «Figaro. События одного дня», и мне стало интересно попробовать другие механизмы театрального дела. Но это было хлестаковское решение. Лишь когда я увидел карьер вместо здания театра и понял, что абсолютно все действительно придется начинать с нуля, мне стало ясно, во что я вляпался. Первые пять лет, до открытия собственного здания, было совсем тяжело. Не имея помещения для работы, мы, как цыгане, таскались по разным площадкам и в таких условиях выпустили «Рассказы Шукшина» - один из брендов нашего театра. И параллельно решали вопросы со строительством, добывали деньги…
- Бывали дни, когда вы думали: «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса»?
Все 10 лет каждое утро себе это говорю. Секунду, но думаю: «Господи, был бы я сейчас просто артист, репетировал бы себе роли и горя не знал!» Мои коллеги меня берегут, потому что я же еще и актер. Вот сегодня у меня спектакль «Иванов», где я играю непростую роль. Но я бы и не смог ничего сделать один, со мной мои единомышленники, моя команда. Без партнеров театра мы не смогли бы поднять такую амбициозную программу. С нами Фонд Михаила Прохорова, Сбербанк, СИБУР и Breguet. У нас же не только серьезный театр с репертуаром, которым может похвастаться любая европейская столица, но и целая организация по возделыванию мечт: молодые режиссеры и актеры могут прийти сюда со своей мечтой и реализовать ее. И выстраивание этой системы требовало огромных сил и терпения. Мы проводим в регионах Фестиваль театров малых городов России, ведем социальную деятельность, многие наши актеры возглавляют благотворительные фонды - это Чулпан Хаматова, Ингеборга Дапкунайте, Юля Пересильд, Маша Миронова.
- Я не страдал клаустрофобией, однако понял, что это, когда на мне впервые застегнули шлем. Кадр из фильма
Лия Ахеджакова в интервью говорила, как ее папа, когда ему исполнилось 95 лет, с гордостью сказал: «Чета Мироновых из фонда «Артист» меня сегодня поздравила!» Кому первому пришла в голову мысль открыть этот фонд?
Маша пришла ко мне в кабинет, я уже был худруком, и рассказала, что хочет сделать ужин с пожилыми артистами в Доме актера. Она знала печальные истории про актеров в возрасте и про условия, в которых они живут, я тоже. Посидели мы, подумали и решили ужином не ограничиваться, а постараться бережно, не раня достоинства, помогать им более масштабно. Артисты - гордые люди, несмотря на то что после определенного возраста они никому не нужны. Если они не возглавляют какое-то учреждение, то практически выбрасываются - такова советская система, действующая, к сожалению, до сих пор. Они не получают проценты от проката своих фильмов, хотя картины могут показывать круглосуточно. У людей других профессий, связанных с кино и театром, дела обстоят не лучше… На картине «Идиот» меня гримировал потрясающий питерский мастер, он помог мне найти образ князя Мышкина. Знаете, тут важна любая деталь, и, приклей он другие усы, может, у меня бы получился другой Мышкин. Гример тогда вгляделся в мое лицо, решительно схватил усы, подскочил ко мне и с размаху их прилепил! Как скульптор создал лицо Мышкина, как Роден! Недавно я узнал, что этот мастер после инсульта влачит нищенское существование - конечно, мы ему помогли. Мы стараемся заботиться не только о московских и питерских актерах, но и о ветеранах сцены из маленьких городов.
Семья: мать - Тамара Петровна, билетер в театре; сестра - Оксана Миронова, балерина, художественный руководитель детской балетной студии «Шене»
Образование: окончил Школу-студию МХАТ
Карьера: снялся в фильмах и сериалах: «Любовь», «Анкор, еще анкор!», «Утомленные солнцем», «Мусульманин», «Ревизор», «Мама», «Идиот», «На Верхней Масловке», «Космос как предчувствие», «В круге первом», «Охота на пиранью», «Достоевский», «Синдром Петрушки», «Время первых». В 2006 году возглавил Государственный Театр Наций. Народный артист России, дважды лауреат Государственной премии РФ.
Евгений Миронов – человек очень занятой и за любое дело берется с большой ответственностью, чтобы это ни было: руководство Театром Наций, съемки в фильме или благотворительная деятельность. С Евгением Витальевичем нам удалось пообщаться незадолго до масштабной премьеры фильма «Время первых», где не только он исполнил главную роль – сыграл космонавта Алексея Леонова, впервые вышедшего в открытый космос, но и вместе с Тимуром Бекмамбетовым Миронов продюсировал киноленту. Конечно, накануне премьеры ни о чем другом Миронов думать и говорить не мог и не желал. Но начался наш разговор с большой интриги.
— Извините, что я в кепке, — виновато сказал Евгений Витальевич про свой головной убор, который он не снял и в помещении. — Я сейчас снимаюсь в одной картине, у меня на голове выбрита часть волос — и, чтобы не пугать вас, я останусь в таком виде. Я даже и дома так хожу…
Евгений Миронов в ближайшее время на публике будет появляться только так – в головном уборе
Немного поразмыслив, мы поняли, что Евгений Миронов играет Ленина в новом фильме Владимира Хотиненко (режиссер, с которым мы некоторое время назад делали интервью, о самой картине два слова сказал, но отказался называть исполнителя главной роли – и вот теперь, кажется, все встало на свои места). Расспрашивать об этой работе актера было не к месту, да и бесполезно (творческие люди немного суеверны и не любят говорить о каких-то вещах заранее), поэтому дальше разговор шел о фильме «Время первых», о земных и небесных героях и о пределах человеческих возможностей.
«Гравитация» отдыхает!
— Два года назад был юбилей — 50 лет первого выхода человека в космос, и Алексей Архипович Леонов много интересного рассказал про свой полет и про то, сколько было внештатных ситуаций…— Вы понимаете теперь, почему мы не могли не снять фильма об этом подвиге? Хорошо, что именно сейчас технически мы способны это сделать. Когда вы увидите картину целиком, то поймете, о чем я говорю. Это серьезный фильм, где и наземная часть, и космическая снимались в 3D — это первый фильм о космосе в отечественном кинематографе, снятый именно в этом формате. Это важно, для того, чтобы молодые ребята увидели эту киноленту и оказались бы там вместе с космонавтами, ощутили бы на себе хоть немного это чудо.
— Вы испытываете гордость за этот проект.
— Для меня это поступок: мы смогли это сделать! Меня спрашивали: «Это наш ответ Голливуду и их фильму «Гравитация»? Да какая там «Гравитация» — у нас круче! Актриса Сандра Баллок на съемках летала в большом пространстве, у нее там было множество мелких тросиков присоединено. Мы же с Костей Хабенским (он исполняет роль космонавта Павла Беляева – командира корабля, на котором Алексей Леонов совершил свой исторический полет. – Прим. авт.) сидели в маленьком аппарате вдвоем, у нас 40 килограммов только один скафандр весил. И в этих условиях надо было еще играть катастрофу!
— Такие тяжелые скафандры, наверное, очень мешали работе?
— Под конец месяца съемок мы из них просто не вылезали. Но не потому, что нам там нравилось — просто каждое освобождение из него занимает огромное количество времени, плюс для этого бывает задействовано большое число людей. Вот мы и оставались в нем во время небольших перерывов. При этом руки и ноги все время были в полусогнутом состоянии — эти скафандры предназначены же для полетов в космос, а не для хождения по земле…
На съемках фильма «Время первых»
Герои, которые рядом
— Насколько вам было важно во время работы над фильмом общаться с Алексеем Леоновым?
— Он нас вдохновил. Эта история — абсолютно реальная, не смотря на то, что она при этом такая фантастическая: Алексей Архипович должен был раз шесть или семь погибнуть. При этом сам он — обаятельный человек, который до сих пор обращает внимание на то, как к нему подошла секретарша. Он влюбил нас всех в себя настолько, что, честно вам скажу, я мечтаю о продолжении этой истории!
— Насколько сам фильм близок к реальности?
— Все события в фильме документальны. Для меня очень важно было, что мы ничего не придумывали и не приукрашивали. И при этом никто нам не верит — всем кажется, что мы там что-то напридумывали! Нет, все это чистая правда, вот такие герои среди нас живут.
Алексей Леонов и Евгений Миронов перед началом съемок «Время первых» не только познакомились, но и подружились
— А сами герои рассказывают о своих подвигах?
— Алексей Леонов на недавней встрече со школьниками много рассказывал о генеральном конструкторе космических аппаратов Сергее Павловиче Королеве. Но при этом ни слова не сказал о своем детстве, о том, что он был восьмым ребенком в семье, что в 37-м году забрали его отца, о том, что он однажды босиком зимой шел в школу. Я вставил об этом монолог в фильм. Для меня важно было понять, откуда берутся герои. Они же к нам не с Луны прилетают — они рядом с нами. И я очень счастлив, что Алексей Архипович не убил меня, посмотрев эту картину, и сказал очень важные для меня вещи.
Подготовка к неземному
— Как готовились к съемкам?— Мы с Константином Хабенским прошли весь «курс молодого бойца», а точнее — космонавта. Много занимались спортом — для нас разработали специальную программу, которая рассчитана на повышение выносливости. А после этого началось самое тяжелое. Для меня, как оказалось, самая большая сложность была не физическая, а психологическая. Снимали в маленьком пространстве наш корабль, было огромное количество мешающих деталей, тросов. Скафандр, опять же… И вот тут надо было справиться с собой, и я как-то даже засомневался: полетел бы я по на-настоящему в космос или нет? Это ведь очень тяжелая вещь!
— Насколько я знаю, вы побывали и на космодроме?
— Да, я был в ноябре на Байконуре, присутствовал при запуске ребят, которые, кстати, и сейчас все еще находятся на орбите — по их глазам я старался понять их психологическое состояние. К полету в космос до сих пор многие, как и я сам, относятся как к чуду. Человек преодолевает какие-то просто немыслимые вещи. Нас никто там не ждет, а мы туда идем… Мы сейчас здесь, на земле, вокруг нас – друзья, знакомые, родственники, привычные вещи. А они — очень далеко и одни, оторванные от всего, даже от земли. В этом во всем есть некая таинственность. Мы первые в свое время раскрыли эту тайну – полетели в космос, вышли в космическое пространство, и имеем совершенное полное право этим гордиться!
Евгений Миронов сыграл Алексея Леонова, а Константин Хабенский – Павла Беляева
Важные роли
— Вы предложили на роль Павла Беляева Константина Хабенского – без кастинга. Почему сразу выбрали именно его? Он так похож на легендарного космонавта?
— Нам показалось, что это будет очень точное попадание. Внешне он действительно похож, но не надо забывать при этом, что Константин — прекрасный артист, а я с ним никогда раньше не работал. Это был прекрасный опыт. Еще хочу сказать о Владимире Ильине, который сыграл Сергея Королева. Я считаю, что эта роль — выдающаяся работа этого актера. Сложность была в том, что в таких больших фильмах, блокбастерах, не остается места для психологического описания роли, как это бывает, например, в драме. Но показать величину такой исторической фигуры как-то было надо. И Владимир Ильин справился — это видно даже в кадрах, где он просто молчит.
Вызов себе
— Вы и раньше занимались продюсированием, но в основном брались за небольшие арт-проекты. Стать сопродюсером Тимура Бекмамбетова – это был для вас вызов?
— Я после этой картины могу сказать: каждый может совершить поступок — даже тот, которого от себя не ожидал! Это для меня совершенно неожиданный поступок: стать продюсером. Я, как и Тимур, занимался всеми вопросами — и творческими, и техническими, и административными. Это для меня была новая школа, и я думаю, что справился!
Евгений Миронов: «Самое тяжелое было – справиться с собой» опубликовано: Октябрь 26th, 2018 авторство: Яна Невская
Художественный руководитель Театра наций рассказал о закулисье фестиваля «Территория», отношениях с частными спонсорами и государством, новой роли Ленина и влиянии дела Кирилла Серебренникова на театральное сообщество
Евгений Миронов. Фото: Зураб Джавахадзе/ТАСС
Искусство изменилось. Авангард и эпатаж сейчас занимают в нем главное место. Это и многое другое главный редактор Business FM Илья Копелевич обсудил с российским актером театра и кино, народным артистом России Евгением Мироновым .
Евгений, вы являетесь фронтменом потрясающего по масштабам и содержанию театрального фестиваля. Не просто театрального фестиваля, а фестиваля авангардного театра, который и в Москве процветает, и в России оказался в каком-то эпицентре общественных противоречий. 12-й фестиваль «Территория» по духу и контенту отличается от всего того, что было до сих пор?
Евгений Миронов: Нет, мы верны себе. Просто в какой-то момент было разное отношение. Я сейчас говорю и про государственные организации, которые помогают нам делать этот фестиваль, и у бизнес-элит, разное отношение к тому, чем мы занимаемся. Наше предложение сразу было очень острым, потому что мы говорим о современном искусстве. Современное искусство — это всегда эпатаж, это всегда острая проблема вскрытия, на то оно и современное искусство. Это молодые режиссеры, которые видят мир безо всяких очков, как они сейчас его ощущают, поэтому оно такое ершистое. У нас были походы в мэрию, и мы имели неприятный разговор с чиновниками «что это у вас там за «писи» показывают?» Это был потрясающий спектакль «Кретакор». Проблема касалась абортов, и это было сделано таким шокирующим способом, что, я думаю, многие молодые девушки, выйдя оттуда, навсегда поняли, что это за страшное дело. Но способ был жесткий. К сожалению, чиновники, которые не ходили на эти спектакли, не понимали, и объяснить им очень сложно. Но ничего, приходилось вести диалоги. Или бизнес, который сейчас совершенно по-другому на это реагирует, на наш фестиваль, на то, чем мы занимаемся. Они понимают: то, что сегодня современное искусство, завтра станет классикой, а люди бизнеса очень продвинутые в смысле денег, им необходим результат на тех местах, где у них в разных городах их бизнес, чтобы люди там были образованные, хорошо работали, а это все напрямую зависит от культурной среды. Мы только что делали в Магадане фестиваль, это замечательно, такое бизнес-оживление сейчас налицо, и мы благодаря этому этот фестиваль не сужаем, потому что в государстве денег становится все меньше, а, наоборот, расширили в этом году.
Мне кажется, ситуация иная. Начиная с «Тангейзера», затем «Иисус Христос — суперзвезда», наконец, вся история с Серебренниковым, искусство — театральное в первую очередь — находится в фокусе общественного внимания. Этот масштабный фестиваль, огромная поддержка бизнеса, которая оказывается этому фестивалю, огромное количество площадок, огромное количество мировых имен с их труппами, которые сюда приезжают, и, как говорится, нажимают в одну сторону, а пружина выстреливает в обратную. Есть такое ощущение, или мне так кажется?
Евгений Миронов: Нет. Мне кажется, что, во-первых, нельзя мешать все в одну корзину. Все случаи, что вы назвали, действительно конфликтные, они все были по той или по другой причине. Да, сейчас существует фон общественный, драматичный, и нетерпение — это касается не только искусства — к другой точке зрения явно ощущается. Но мы 12 лет делаем фестиваль, это экспериментальный фестиваль современного искусства, и ни одного раза за эти 12 лет мы не слышали ни от кого предостережения «прекратите, уберите», или влезания в репертуарную политику этого фестиваля, или еще какие-то подножки. Нет этого не было. Это говорит о том, что мы можем это делать сейчас, как вы говорите, в достаточно сложный исторический момент.
Я человек, который следит за театральной жизнью, стараюсь ходить в театр, причем всю свою жизнь. Тем не менее огромное количество имен из репертуара этого фестиваля мне незнакомы. Кто главная публика этого фестиваля, кому стоит туда пойти, кому, может быть, не стоит?
Евгений Миронов: Конечно, он прежде всего ориентирован на молодую публику. Они очень наглые, любознательные, и то количество зрителей, которое у нас побывало за эти годы на фестивале, говорит о том, что интерес имеется и достаточно большой. Это не означает, что они после этого фестиваля навсегда полюбили современное искусство. Я считаю себя человеком средних лет и не все принимаю, но мне интересно, для того чтобы понимать, туда я иду или не туда, или какой-то опыт, который не сейчас, а может быть, когда-нибудь пригодится, наталкивает меня на мысль о том, что этой работой, очень серьезной, сложной для каждого человека, надо заниматься, надо расширять свой кругозор, надо понимать в контексте мирового искусства, что происходит сегодня у нас или с тобой. Поэтому, конечно, ориентированы в первую очередь на молодую публику. Хотя есть спектакли абсолютно разных жанров и направлений, кому-то понравится одно, кому-то другое, поэтому я тут уже не могу сказать.
Вы сами играли в спектаклях жанров, будь то иммерсивный театр или камерный театр в любой форме, где, как мы сейчас с вами сидим, актеру приходится взаимодействовать со зрителем, где объединены пантомима, цирк, или не приходилось?
Евгений Миронов: Я всю жизнь занимаюсь, во-первых, театром, который мне интересен, и сложным театром. Это означает, что я пробую. Если вы знаете чуть-чуть мою биографию и с какими режиссерами я встречался, то вы поймете, что я экспериментирую всю свою жизнь. Был когда-то очень камерный спектакль «Еще Ван Гог» с Валерием Фокиным, когда, как вы сказали, практически один на один со зрителем происходит процесс творческий в голове некого художника.
Евгений Миронов: Может быть, да. Просто тогда я уже был сыт традиционной школой, я работал в замечательном театре Табакова, но я понимал, что я умираю, мне необходимо какое-то новое развитие. Или потом работа с Някрошюсом или со Штайном. Это абсолютный классик, это такой чтец классики, очень честный. Очень разный театр. В том числе мы делали ряд проектов на «Территории», где эта мультижанровость: и Курентзис, и Кирилл, я, оперные певцы, барабанщики — это все было в одном проекте. И для нас каждый раз какое-то интересное путешествие, поэтому я этим занимаюсь всю жизнь.
В Москве появился иммерсивный театр — уже как не фестивальный, а вполне репертуарный продукт. Смотрели ли вы, что вы об этом думаете?
Евгений Миронов: Нет, еще не смотрел. Мне кажется, что это очень здорово, поскольку вы говорите в контексте того, что сегодня происходит у нас, в нашей стране, мне тоже стало интересно, почему такое внимательное отношение сегодня всех к театру, что такое театр в современном мире. Это касается не только нашей страны. В этом году есть очень интересный проект, новый, это премьера. Это такие театрализованные дискуссии, российско-германский проект, такое ток-шоу о фобиях и страхах сегодняшнего культурного сообщества в контексте эпохи глобализации. Мне интересно, что возникнет из этих дискуссий, какая тема, какие новые смыслы появятся. Мы вбрасываем в эту топку свои эмоции, и почему театр стал центром сегодняшних обсуждений, что такое театральный процесс сегодня, как он влияет в контексте жизни вокруг, в том числе общественной жизни, каково влияние театра на общественную жизнь — в этом всем пора бы разобраться. Это такой дискуссионный клуб, который будет в новом пространстве Театра наций. Мне кажется, это очень мощная платформа, чтобы потом сформулировать свое отношение к этому и ответить на все оставшиеся вопросы.
Кирилл Серебренников тоже заявлен в фестивале «Территория», причем спектакль в Москве не увидишь, поскольку это спектакль латвийского театра, должна была быть и лекция. Мы знаем, вы уже цитировали его заочное послание. Уверен, что эту лекцию он прочитает, я думаю, что об этом все равно нам необходимо сейчас говорить. Театральное сообщество, особенно та часть театрального сообщества, которая живет этим экспериментом, которая любит современный и смелый театр, как охарактеризовать его состояние сейчас, когда ведется дело против режиссера и когда он находится под домашним арестом?
Евгений Миронов: Я не могу за него отвечать, оно очень разное, у театрального сообщества или у культурного сообщества разные цели. Я верю в ближний круг и всегда в него верил. Это мои единомышленники, это люди, которым я доверяю, и понимаю, почему я им доверяю, на протяжении многих лет. Вот так, я считаю, в сложное время можно сохраниться, потому что я делаю, во-первых, свое дело вместе со своими единомышленниками, и стою стеной за тех, кто попал в какую-то сложную ситуацию. Кирилл попал в сложную ситуацию, ведется следствие. Мы в курсе того, что происходит, мы на связи с адвокатом, мы предпринимаем определенные шаги, которые в соответствии с нашим законом можем предпринимать, будем это делать до победного конца.
В своих интервью вы говорили, несмотря на то, что Театр наций — это один из самых успешных с коммерческой точки зрения театральных проектов в Москве, все равно театр в нашей стране не может существовать без государственной поддержки.
Евгений Миронов: Нигде не может существовать без государственной поддержки.
Нет ли ощущения, что этот колокол может звонить по всем: по вам, по любому художественному руководителю?
Евгений Миронов: Во-первых, театр нигде не может существовать без государственной поддержки. Там, где он существует, это не театр. В Америке есть Бродвей, это эксклюзивные проекты, которые достаточно быстро сходят со сцены. У нас есть театральная система. Она была в дореволюционной России, в советское время, очень мощная и очень плодотворная, потому что такого количества театров в малых городах, где проживает большинство наших жителей, не было и не будет никогда больше ни в одной стране, включая нашу. После того как распался СССР, театры превратились в хозблоки, в хранение овощей, как раньше церкви, теперь театры. И сейчас происходит попытка, и я очень благодарен за эту попытку, реанимировать театр в этих городах, где, пожалуй, это единственное место, культурный очаг, вокруг которого потом уже возникают и все другие формы существования жизни. А что касается государственных денег, это ответственность. У художника всегда должна быть ответственность, а это означает, что и государство должно понимать, с одной стороны, что творчество нельзя контролировать — тогда это не творчество, и художник должен понимать, что самоцензура может убить весь смысл творчества. Но, с другой стороны, существует обоюдная ответственность. Это тоже надо понимать. Я как художественный руководитель не только Театра наций, у меня еще есть маленькая студия «Третий Рим», я учредитель фестиваля «Территория», конечно, я абсолютно не разбираюсь в каких-то финансовых вопросах, но, тем не менее, если даются деньги, то мы должны понимать, что существует отчетность и так далее.
С кем проще — с бизнесом и спонсорами или с государством?
Евгений Миронов: И то, и другое очень непросто. У бизнеса подчас бывает спрос гораздо жестче, потому что мы должны не просто отчитываться, мы должны выполнять программу, которую нам диктуют.
А чего касается этот диктат?
Евгений Миронов: Касается интересов этого бизнеса. У них есть определенный интерес, у них есть бизнес в той или иной точке. Мало того, программа может быть не совсем ясна или понравиться жителям того или иного места. Они тоже достаточно осторожно себя ведут. Мы понимаем это — ничего, как говорится, вода камень точит — и мы постепенно, дозированно выполняем все-таки нашу главную функцию донесения искусства до тех далеких мест, про которые мы разговариваем с этим бизнесом. Но это очень жесткий и серьезный разговор, гораздо, может быть, серьезнее и жестче, чем с государственными структурами. Но никакой цензуры в этом смысле, например на фестивале «Территория», еще раз повторюсь, у нас не было.
В том-то и дело, с одной стороны, мы наблюдаем со стороны определенной части общества, может быть, даже части властной элиты атаку на современное искусство или вообще на искусство, которое по тем или иным причинам им не нравится. С другой стороны, мы видим колоссальный обратный ответ.
Евгений Миронов: Вопрос один, на мой взгляд, очень важный. Как вы сейчас сказали, после определенных процессов у нас возникла очень активная «общественная жизнь», которой дали флаг в руки и сказали, что большинство решает. А как мы понимаем, во-первых, большинство не всегда право, а во-вторых, в искусстве точно не право. Там важны единицы, которые транслируют, становятся медиумами или властителями дум и за которыми потом, может быть, с опозданием в полвека идет остальное общество, понимая, что, оказывается, мы зря загубили этого гения, а он был прав. В контексте истории так случается, и так было много-много раз. Но сейчас абсолютно потерян институт уважения и почитания профессионалов. Ощущение, что просто дилетанты в этих общественных организациях. Ясно, что там наверняка есть очень искренние позывы восставать против чего-то во имя морали или других каких-то ценностей, но мы забываем, что в любом деле, пусть это искусство токаря, учителя, врача или художника — в каждом есть профессионал, которому мы должны доверять. Если есть Антонова Ирина Александровна или Пиотровский, они лучше меня понимают в том или ином виде изобразительного искусства. И даже если мне это не нравится, я с уважением отношусь к их многолетнему опыту, доказанному уже миллион раз. То же самое касается театра. Поэтому, когда у нас было выступление на совете при президенте, я высказался за создание сообществ, которые должны не по одиночке нам всем вякать, а консолидированно. Если это театр, изобразительное искусство или архитектура, мы должны терпеливо доказывать, прививать, объяснять истины простые для нас, но не для общества.
Не могу не спросить вас и про «Матильду». Вы верующий православный человек, вы снимались в этом фильме, у вас, безусловно, как у верующего и православного человека есть личное отношение к этой истории. Могли бы вы его сейчас передать тем православным и верующим, которые, может быть, сомневаются под воздействием тех или иных утверждений?
Евгений Миронов: Это к вопросу о профессионализме. Каждый должен заниматься своим делом: режиссер — снимать фильм, художник — рисовать картину, а зритель — выбирать, идти им смотреть эту картину или фильм или не идти. Вот и все. У нас есть абсолютно точные юридические инстанции, которые говорят, позволительно это по нашим законам или нет. Эти инстанции решили, что претензий к картине они не имеют, все остальное — мы живем в свободной стране, это выбор зрителя. Если говорить про меня, это мои личные эмоции, поскольку Алексея Ефимовича Учителя я знаю много лет, это очень уважаемый авторитет. Опять-таки потеря доверия к авторитетным людям. Он не может снять то, что ему инкриминируют определенные лица, априори не может. Он интеллигентный, талантливый и тонкий художник. То, что эта тема сейчас, в столетие, вскрылась таким...
Евгений Миронов: ...таким чудовищным нарывом, на самом деле она яйца выеденного не стоит. Это творчество, его можно обсуждать только тогда, когда ты посмотрел картину. А причина вся в одном: мы не определились о том, что произошло сто лет назад, в канун чего, к сожалению, на мой взгляд, показывается эта картина. Ни у кого нет — ни у государства, ни у общества — до конца понятия о том, что случилось за эти сто лет, кто такой человек, который воспользовался ситуацией и за несколько часов бескровно переменил историю нашей страны, и то количество жертв, которое было принесено и Лениным, и его последователями впоследствии... Было какое-то исследование о том, что из молодого поколения процентов 70 не понимают, о чем речь. Значит, виноваты мы все в том, что когда-то не провели черту между тем и этим, не назвали преступников преступниками и не стали жить дальше. Мы живем с такими же гирями на ногах и пытаемся бежать. Невозможно.
Раз уж мы заговорили о столетии революции, другая ваша очень важная актерская работа, которую мы увидим очень скоро, в телесериале Владимира Хотиненко «Демон революции». Вы играете Ленина. Ленина очень давно не играли у нас в кино, в отличие от Сталина. Я читал, что вы высказывались об этом человеке, относились к нему всегда крайне отрицательно. Но, как говорят, актер, играя героя, вынужден его полюбить. В процессе работы над этой ролью что вы, может быть, для себя открыли, о чем не думали раньше?
Евгений Миронов: Во-первых, я для себя провел линию до 1917 года и после. До 1917 года он теоретик, после 1917 года — практик. Наверняка он не мог даже предвидеть, что случится и какие действия ему надо будет производить. А может быть, и мог, потому что частично в той литературе, которую я прочитал, уже были достаточно серьезные, жесткие и страшные рекомендации по тому, как осуществлять не только революцию, а как осуществлять бунты, вплоть по пунктам: какой смолой обливать помещиков, какие делать заточки. Поскольку он мало кому доверял даже из ближнего круга, он все делал сам, и отсюда его титаническая работоспособность. И с этой точки зрения мне его жалко, потому что у него была нечеловеческая жизнь.
Я вернусь к сказанному выше. Вы провели черту, что Ленин до 1917-го был, в общем-то, безответственным революционером, которого даже преследовали, вел в каком-то смысле лично жертвенный образ жизни, а после 1917-го он оказался в абсолютно другой точке общественной пирамиды. Мне кажется, это очень интересная мысль, но, тем не менее, изменился ли, на ваш взгляд, человек, ваш герой? Мы не говорим об исторической личности.
Евгений Миронов: Мой герой не мог измениться, поэтому я и согласился сниматься в этой картине, потому что я все-таки примерно мог понять обстоятельства, в которых Ленин был до 1917 года. Как вы сказали, это эмиграция, это нищенская жизнь.
Но все то, что после 1917-го, в вашем герое уже есть?
Евгений Миронов: А куда же оно девается, у него все есть в зачатке.
Вся эта жесткость уже есть.
Евгений Миронов: Безусловно. Поскольку я не в материале до конца, что случилось, то есть я в общем понимаю, что было после 1917 года, но я это не изучал так подробно, потому что я не играл этот период, я не могу вам сказать об этой стадии развития этой личности. Только вспоминая его фотографию, где он овощ, я могу понять, чего ему это стоило.
Я вернусь к недоговоренной теме. Вы все-таки в том числе и театральный деятель, продюсер, ведете огромную организаторскую деятельность. Важную новость сообщил господин Кибовский, и театральный мир об этом знал, что департамент культуры с нового года меняет систему финансирования театра.
Он сказал, что будет грантовая система.
Евгений Миронов: Надо еще разобраться. Я тонкости не понимаю, механизмы. Я об этом впервые услышал вместе с вами.
Но все-таки вы больше доверяете государству? У вас есть выбор: к вам приходят спонсоры, и вам помогает государство. Скажите однозначно, с кем вам проще?
Евгений Миронов: У меня нет выбора. Самый большой на сегодняшний день проект Театра наций — это «Сказки Пушкина». Он стоил очень дорого, потому что для Уилсона свет важнее, чем артист, важнее, чем декорации. Свет — это самая дорогая часть бюджета, он стоил очень дорого. 70% бюджета спектакля — это спонсорские деньги. И так в любом спектакле: есть часть спонсорских денег, есть часть государственных денег, но и без той, и без другой Театр наций не смог бы существовать и делать то, что делает сегодня.
