Рассказы про животных для школьников. Сладков Николай Иванович
В 1920 году родился один из самых интересных писателей о природе, . Родился в Москве, но прожил всю жизнь в Ленинграде. С детства у Сладкова проявилась любовь и интерес к окружающему миру, к природе. Со второго класса начал вести дневник "Тетрадь наблюдений", куда записывал свои первые впечатления и наблюдения. Рассказы о природе в дневнике получались все лучше и лучше.
Будучи юннатом, познакомился с Виталием Валентиновичем Бианки - замечательным писателем, ставшим его учителем, другом и единомышленником. Вместе с Бианки он много лет готовил радиопередачу «Вести из леса», отвечал на многочисленные письма слушателей.
В годы войны добровольцем пошёл на фронт, где стал военным топографом. В мирное время продолжил трудиться топографом. Профессия военного топографа помогла Николаю Ивановичу в работе над книгами.
В 1953 году вышла его первая книга. Она называлась «Серебряный хвост».
Всего Николай Сладков написал более шестидесяти книг.
За книгу «Подводная газета» он получил Государственную премию имени Н.К.Крупской.
Всю жизнь Николай Иванович Сладков защищал природу, всем своим творчеством помогая ценить и любить ее красоту, учил детей любить окружающий мир, видеть необыкновенное в природе своими глазами.
Рассказы о природе.
Если Вы хотите найти для своих детей поучительные, добрые рассказы о природе
, рассказы о животных , то творчество Николая Ивановича подойдет лучше всего.Легкий, доступный язык рассказов о природе в простой форме передает детям тайну и многообразие окружающего мира.
Чтение рассказов о животных Сладкова воспитывает любовь и ответственность в ребенке.
Это богатство, которое нам оставил Николай Сладков, бесценно.
Как медведя переворачивали
Натерпелись птицы и звери от зимы лиха. Что ни день – метель, что ни ночь – мороз. Зиме конца-краю не видно. Разоспался Медведь в берлоге. Забыл, наверное, что пора ему на другой бок перевернуться.
Есть лесная примета: как Медведь перевернётся на другой бок, так солнце повернёт на лето.
Лопнуло у птиц и зверей терпение. Пошли Медведя будить:
– Эй, Медведь, пора! Зима всем надоела! По солнышку мы соскучились. Переворачивайся, переворачивайся, пролежни уж небось?
Медведь в ответ ни гугу: не шелохнётся, не ворохнётся. Знай посапывает.
– Эх, долбануть бы его в затылок! – воскликнул Дятел. – Небось бы сразу зашевелился!
– Не-ет, – промычал Лось, – с ним надо почтительно, уважительно. Ау, Михайло Потапыч! Услышь ты нас, слёзно просим и умоляем: перевернись ты, хоть не спеша, на другой бок! Жизнь не мила. Стоим мы, лоси, в осиннике, что коровы в стойле: шагу в сторону не шагнуть. Снегу-то в лесу по уши! Беда, коли волки о нас пронюхают.
Медведь ухом пошевелил, ворчит сквозь зубы:
– А мне какое до вас, лосей, дело! Мне снег глубокий на пользу: и тепло, и спится спокойно.
Тут Белая Куропатка запричитала:
– И не стыдно, Медведь? Все ягоды, все кустики с почками снег закрыл – что нам клевать прикажешь? Ну что тебе стоит на другой бок перевернуться, зиму поторопить? Хоп – и готово!
А Медведь своё:
– Даже смешно! Зима вам надоела, а я с боку на бок переворачивайся! Ну какое мне дело до почек и ягод? У меня под шкурой сала запас.
Белка терпела-терпела – не вытерпела:
– Ах ты тюфяк мохнатый, перевернуться ему, видишь ли, лень! А ты вот попрыгал бы по веткам мороженым, лапы до крови ободрал бы, как я!.. Переворачивайся, лежебока, до трёх считаю: раз, два, три!
– Четыре, пять, шесть! – насмехается Медведь. – Вот напугала! А ну – кыш отседова! Спать мешаете.
Поджали звери хвосты, повесили птицы носы – начали расходиться. А тут из снега Мышка вдруг высунулась да как запищит:
– Такие большие, а испугались? Да разве с ним, куцехвостым, так разговаривать надо? Ни по-хорошему, ни по-плохому он не понимает. С ним по-нашенски надобно, по-мышиному. Вы меня попросите – я его мигом переверну!
– Ты – Медведя?! – ахнули звери.
– Одной левой лапкой! – похваляется Мышь.
Юркнула Мышь в берлогу – давай Медведя щекотать.
Бегает по нему, коготками царапает, зубками прикусывает. Задёргался Медведь, завизжал поросёнком, ногами задрыгал.
– Ой, не могу! – завывает. – Ой, перевернусь, только не щекочи! О-хо-хо-хо! А-ха-ха-ха!
А пар из берлоги – как дым из трубы.
Мышка высунулась и пищит:
– Перевернулся как миленький! Давно бы мне сказали.
Ну а как перевернулся Медведь на другой бок, так сразу солнце повернуло на лето. Что ни день – солнце выше, что ни день – весна ближе. Что ни день – светлей, веселей в лесу!
Лесные шорохи
Окунь и Налим
Ч удеса подо льдом! Все рыбы сонные – один ты, Налим, бодренький да игривый. Что с тобой такое, а?
– А то, что для всех рыб зимою – зима, а для меня, Налима, зимою – лето! Вы, окуни, дремлете, а мы, налимы, свадьбы играем, икру мечем, радуемся-веселимся!
– Айда, братцы-окуни, к Налиму на свадьбу! Сон свой разгоним, повеселимся, налимьей икоркой закусим…
Выдра и Ворон
– Скажи, Ворон, мудрая птица, зачем люди костёр в лесу жгут?
– Не ожидал я, Выдра, от тебя такого вопроса. Промокли в ручье, замёрзли, вот и костёр разожгли. У огня греются.
– Странно… А я зимой всегда в воде греюсь. В воде ведь морозов никогда не бывает!
Заяц и Полёвка
– Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листочков сочных погрызть – терпи до весны. А где ещё та весна – за горами да за морями…
– Не за морями, Заяц, весна, не за горами, а у тебя под ногами! Прокопай снег до земли – там и брусничка зелёная, и манжетка, и земляничка, и одуванчик. И нанюхаешься, и наешься.
Барсук и Медведь
– Что, Медведь, спишь ещё?
– Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался – пятый месяц без просыпу. Все бока отлежал!
– А может, Медведь, нам вставать пора?
– Не пора. Спи ещё.
– А не проспим мы с тобой весну-то с разгона?
– Не бойся! Она, брат, разбудит.
– А что она – постучит нам, песенку споёт или, может, пятки нам пощекочет? Я, Миша, страх как на подъём-то тяжёл!
– Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока – небось не залежишься! Спи уж, пока сухой.
Сорока и Оляпка
– О-о-ой, Оляпка, никак купаться в полынье вздумала?!
– И плавать и нырять!
– А замёрзнешь?
– У меня перо тёплое!
– А намокнешь?
– У меня перо водоотталкивающее!
– А утонешь?
– Я плавать умею!
– А… а… а проголодаешься после купания?
– Ая для того и ныряю, чтоб водяным жучком закусить!
Зимние долги
Расчирикался Воробей на навозной куче – так и подскакивает! А Ворона как каркнет своим противным голосом:
– Чему, Воробей, возрадовался, чего расчирикался?
– Крылья зудят, Ворона, нос чешется, – отвечает Воробей. – Страсть драться охота! А ты тут не каркай, не порть мне весеннего настроения!
– А вот испорчу! – не отстаёт Ворона. – Как задам вопрос!
– Во напугала!
– И напугаю. Ты крошки зимой на помойке клевал?
– Клевал.
– А зёрна у скотного двора подбирал?
– Подбирал.
– А в птичьей столовой у школы обедал?
– Спасибо ребятам, подкармливали.
– То-то! – надрывается Ворона. – А чем ты за всё это расплачиваться думаешь? Своим чикчириканьем?
– А я один, что ли, пользовался? – растерялся Воробей. – И Синица там была, и Дятел, и Сорока, и Галка. И ты, Ворона, была…
– Ты других не путай! – хрипит Ворона. – Ты за себя отвечай. Брал в долг – отдавай! Как все порядочные птицы делают.
– Порядочные, может, и делают, – рассердился Воробей. – А вот делаешь ли ты, Ворона?
– Я раньше всех расплачусь! Слышишь, в поле трактор пашет? А я за ним из борозды всяких корнеедов и корнегрызунов выбираю. И Сорока с Галкой мне помогают. А на нас глядя, и другие птицы стараются.
– Ты тоже за других не ручайся! – упирается Воробей. – Другие, может, и думать забыли.
Но Ворона не унимается:
– А ты слетай да проверь!
Полетел Воробей проверять. Прилетел в сад – там Синица в новой дуплянке живёт.
– Поздравляю с новосельем! – Воробей говорит. – На радостях-то небось и про долги забыла!
– Не забыла, Воробей, что ты! – отвечает Синица. – Меня ребята зимой вкусным сальцем угощали, а я их осенью сладкими яблочками угощу. Сад стерегу от плодожорок и листогрызов.
– По какой нужде, Воробей, ко мне в лес прилетел?
– Да вот расчёт с меня требуют, – чирикает Воробей. – А ты, Дятел, как расплачиваешься? А?
– Уж так-то стараюсь, – отвечает Дятел. – Лес от древоточцев и короедов оберегаю. Бьюсь с ними не щадя живота! Растолстел даже…
– Ишь ты, – задумался Воробей. – А я думал…
Вернулся Воробей на навозную кучу и говорит Вороне:
– Твоя, карга, правда! Все за зимние долги отрабатывают. А я что, хуже других? Как начну вот птенцов своих комарами, слепнями да мухами кормить! Чтобы кровососы эти ребят не кусали! Мигом долги верну!
Сказал так и давай опять на куче навозной подскакивать и чирикать. Пока свободное время есть. Пока воробьята в гнезде не вылупились.
Вежливая галка
Много у меня среди диких птиц знакомых. Воробья одного знаю. Он весь белый – альбинос. Его сразу отличишь в воробьиной стайке: все серые, а он белый.
Сороку знаю. Эту я по нахальству отличаю. Зимой, бывало, люди за окно продукты вывешивают, так она сейчас же прилетит и все растреплет.
А вот галку одну я приметил за её вежливость.
Была метель.
Ранней весной бывают особые метели – солнечные. Снежные вихри завиваются в воздухе, всё сверкает и несётся! Каменные дома похожи на скалы. Наверху буран, с крыш, как с гор, текут снежные водопады. Сосульки от ветра растут в разные стороны, как косматая борода Деда Мороза.
А над карнизом, под крышей, есть укромное местечко. Там два кирпича из стены выпали. В этом углублении и устроилась моя галка. Чёрная вся, только на шейке серый воротничок. Галка грелась на солнце да ещё расклёвывала какой-то лакомый кусок. Уютное местечко!
Если бы этой галкой был я, я бы никому такое местечко не уступил!
И вдруг вижу: подлетает к моей большой галке другая, поменьше и цветом потусклее. Прыг-скок по карнизу. Круть-верть хвостом! Села напротив моей галки и смотрит. Ветер её треплет – так перья и заламывает, так белой крупой и сечёт!
Моя галка кусок свой схватила в клюв – и шасть из углубления на карниз! Тёпленькое местечко чужой уступила!
А чужая галка хвать у моей кусок из клюва – и на её тёпленькое местечко. Лапкой чужой кусок прижала – клюёт. Вот бессовестная!
Моя галка на карнизе – под снегом, на ветру, без еды. Снег её сечёт, ветер перья заламывает. А она, дура, терпит! Не выгоняет маленькую.
«Наверное, – думаю, – чужая галка очень старая, вот ей место и уступают. А может, это всем известная и всеми уважаемая галка? Или, может, она маленькая, да удаленькая – драчунья». Ничего я тогда не понял…
А недавно вижу: обе галки – моя и чужая – сидят себе рядышком на старой печной трубе и у обеих в клювах прутики.
Эге, гнездо вместе строят! Тут уж каждый поймёт.
И маленькая галка совсем не старая и не драчунья. Да и не чужая она теперь.
А моя знакомая большая галка совсем не галка, а гал!
Но всё равно мой знакомый гал очень вежливый. Я такого первый раз вижу.
Тетеревиные ноты
Ещё не поют в лесах тетерева. Ещё только ноты пишут. Пишут они ноты так. Слетает один с берёзы на белую поляну, надувает шею, как петух. И семенит ножками по снегу, семенит. Крылья полусогнутые волочит, бороздит крыльями снег – нотные строчки вычерчивает.
Второй тетерев слетит да за первым по снегу как припустит! Так точки ногами на нотных строчках и расставит: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си!»
Первый сразу в драку: не мешай, мол, сочинять! Чуфыркнет на второго да по его строчкам за ним: «Си-ля-соль-фа-ми-ре-до!»
Прогонит, поднимет вверх голову, задумается. Побормочет, побормочет, повернётся туда-сюда и лапками на своих строчках своё бормотание запишет. Для памяти.
Потеха! Ходят, бегают – расчерчивают снег крыльями на нотные строчки. Бормочут, чуфыкают – сочиняют. Песни свои весенние сочиняют и ножками да крыльями их на снегу записывают.
Но скоро кончат тетерева песни сочинять – начнут разучивать. Взлетят тогда на высокие берёзки – сверху-то хорошо ноты видно! – и запоют. Все одинаково запоют, ноты у всех одни и те же: бороздки да крестики, крестики да бороздки.
Всё разучивают да разучивают, пока снег не сойдёт. А и сойдёт – не беда: по памяти поют. Днём поют, вечером поют, но особенно по утрам.
Здорово поют, как по нотам!
Чья проталина?
Увидела Сорока первую проталину – тёмное пятнышко на белом снегу.
– Моя! – крикнула. – Моя проталина, раз я первая её увидела!
На проталине семена, жучки-паучки копошатся, бабочка-лимонница лежит на боку – отогревается. У Сороки глаза разбежались, уж и клюв разинула, да откуда ни возьмись – Грач.
– Здр-расте, уже явилась! Зимой по вороньим помойкам шастала, а теперь на мою проталину! Некрасиво!
– Это почему же она твоя? – застрекотала Сорока. – Я первая увидала!
– Ты увидала, – гаркнул Грач, – а я о ней всю зиму мечтал. За тыщу вёрст к ней торопился! Ради неё тёплые страны покинул. Без неё и меня бы тут не было. Где проталины, там и мы, грачи. Моя проталина!
– Что он тут каркает! – затарахтела Сорока. – Всю зиму на юге грелся-нежился, ел-пил что хотел, а вернулся – проталину ему без очереди подавай! А я всю зиму мёрзла, с помойки на свалку металась, вместо воды снег глотала и вот, чуть живая, слабая, высмотрела наконец проталину, так и ту отнимают. Ты, Грач, только на вид тёмный, а сам себе на уме. Кыш с проталины, пока в темя не клюнула!
Прилетел на шум Жаворонок, огляделся, прислушался и защебетал:
– Весна, солнце, небо ясное, а вы ссоритесь. И где – на моей проталине! Не омрачайте мне радость встречи с ней. Я жажду песен!
Сорока и Грач только крыльями всплеснули.
– Почему же она твоя? Наша это проталина, мы нашли. Сорока всю зиму её ждала, все глаза проглядела.
А я, может, так торопился с юга к ней, что чуть крылья в пути не вывихнул.
– А я родился на ней! – пискнул Жаворонок. – Если поискать, так тут ещё и скорлупки от яичка, из которого я вылупился, можно найти! Вспомню, бывало, зимой на чужбине гнездо родное – и петь неохота. А сейчас песня так и рвётся из клюва – даже язык дрожит.
Вспрыгнул Жаворонок на кочку, глаза прижмурил, горлышко у него задрожало – и полилась песня как весенний ручеёк: зазвенела, забулькала, зажурчала. Сорока и Грач клювы разинули – заслушались. Им-то никогда так не спеть, горло у них не то, только и могут, что стрекотать и каркать.
Долго бы, наверное, слушали, разомлев на вешнем солнышке, да дрогнула вдруг под ногами земля, вспучилась бугорком и рассыпалась.
И выглянул Крот – зашмыгал носом.
– Никак прямо в проталину угодил? Так и есть: земля мягкая, тёплая, снега нет. И пахнет… Уф! Весной, что ли ча, пахнет? Весна, что ли ча, у вас наверху?
– Весна, весна, землерой! – сварливо закричала Сорока.
– Знал, куда угодить! – подозрительно буркнул Грач. – Хоть и слепой…
– Тебе-то зачем наша проталина? – проскрипел Жаворонок.
Крот принюхался к Грачу, к Сороке, к Жаворонку – глазами-то он худо видит! – чихнул и говорит:
– Ничего мне от вас не надо. И проталина ваша мне не нужна. Вот землю вытолкну из норы и назад. Потому что чую: погано у вас. Ссоритесь, чуть не дерётесь. Да ещё и светло, сухо, воздух свежий. Не то что у меня в подземелье: темно, сыро, затхло. Благодать! Ещё и весна у вас тут какая-то…
– Как ты можешь так говорить? – ужаснулся Жаворонок. – Да знаешь ли ты, землерой, что такое весна!
– Не знаю и знать не хочу! – фыркнул Крот. – Не нужна мне никакая весна, у меня под землёй круглый год одинаково.
– Весной проталины появляются, – мечтательно сказали Сорока, Жаворонок и Грач.
– А на проталинах скандалы начинаются, – снова фыркнул Крот. – А ради чего? Проталина как проталина.
– Не скажи! – подскочила Сорока. – А семена? А жуки? А ростки зелёные? Всю зиму без витаминов.
– Посидеть, походить, размяться! – гаркнул Грач. – Носом в тёплой земле порыться!
– А петь-то как над проталинами хорошо! – взвился Жаворонок. – Сколько в поле проталин – столько и жаворонков. И все поют! Нет весной ничего лучше проталины.
– А чего тогда спорите? – не понял Крот. – Жаворонок хочет петь – пусть поёт. Грач хочет маршировать – пусть марширует.
– Правильно! – сказала Сорока. – А я пока семенами и жуками займусь…
Тут снова начались крики и перебранка.
А пока кричали и ссорились, в поле новые проталины появились. Разлетелись птицы по ним весну встречать. Песни петь, в тёплой земле порыться, червячка заморить.
– Пора и мне! – Крот сказал. И провалился туда, где ни весны, ни проталин, ни солнца и ни луны, ни ветра и ни дождя. И где даже спорить не с кем. Где всегда темно и тихо.
Январь − месяц больших молчаливых снегов. Прилетают они всегда вдруг. Вдруг ночью зашепчутся, зашепчутся деревья − что-то творится в лесу. Читать...
Натерпелись птицы и звери от зимы лиха. Что ни день − метель, что ни ночь − мороз. Зиме конца-краю не видно. Разоспался Медведь в берлоге. Забыл, наверное, что пора ему на другой бок перевернуться. Читать...
На мусорную кучу зимой только сытый не летит. Но сытых зимой мало. Всё видят голодные птичьи глаза. Чуткие уши всё слышат. Читать...
Все птицы хороши, но скворцы с особой изюминкой; каждый у них в особицу, один на другого не похож. Читать...
Звонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться! Читать...
− Почему это, Заинька, у тебя такие длинные ушки? Почему это, серенький, у тебя такие быстрые ножки? Читать...
Свистит косая метель − белая метла дороги метёт. Дымятся сугробы и крыши. Рушатся с сосен белые водопады. Скользит по застругам яростная позёмка. Февраль летит на всех парусах! Читать...
Нагрянул в лес холодный февраль. На кусты сугробы намёл, деревья инеем опушил. А солнышко хоть и светит, да не греет. Читать...
Это случилось зимой: у меня запели лыжи! Я бежал на лыжах по озеру, а лыжи пели. Хорошо пели, как птицы. Читать...
Чижа я купил за рубль. Продавец сунул его в бумажный кулёк и подал мне. Читать...
У всех день рождения − радость. А у клестят − беда. Ну что за радость вылупиться зимой? Мороз, а ты голышом. Один затылок пухом прикрыт. Читать...
− Чего они, дурачки, меня боятся? − спросила Люся. Читать...
Ночью в коробке вдруг зашуршало. И выползло из коробки что-то усатое и мохнатое. А на спине сложенный веерок из жёлтой бумаги. Читать...
Голубой месяц март. Голубое небо, снега голубые. На снегах тени − как синие молнии. Голубая даль, голубые льды. Читать...
Расчирикался Воробей на навозной куче − так и подскакивает! А Ворона-карга как каркнет своим противным голосом...
Рассказы Сладкова о лесной жизни. Рассказы о природе для младших школьников. Рассказы для учащихся начальных классов. Внеклассное чтение в 1-4 классах. Познавательные рассказы о мире природы для школьников.
Николай Сладков. Хитрый одуванчик
Говорят, хитрей лисицы и зверя нет. Зверя, может, и нет, а вот одуванчик хитрее лисы! На вид простак простаком. А на деле себе на уме. Страсть хитрый!
Холодно весной, голодно. Все цветы в земле сиднем сидят, ждут своего тёплого часа. А одуванчик уже зацвёл! Лучится как ясное солнышко. С осени он в корнях еду припас; всех обскакал. Спешат на его цветы насекомыши. Ему и ладно: пусть опыляют.
Завяжутся семена, одуванчик бутон закроет и, как колыбельку с близнецами, тихо опустит бутон вниз. Малышам ведь нужны покой и тепло: пусть набирают сил, лёжа спокойненько на земле в тёплой люльке.
А подрастут малыши, вырастут у них крылья-летучки — пора в путь-дорогу, на новые земли, в зелёные дали. Теперь им высота нужна, нужен простор и ветер. И одуванчик снова поднимает свой стебель, выпрямляет его как стрелу, выше всяких ветрениц, кошачьих лапок, мокриц и травок-купавок. Разлетайтесь и прорастайте!
Лисице что: у неё четыре ноги, острые зубы. И лисенят всего пяток. Попробовала бы она вырастить сотню детишек, когда вместо ног только корень, а вместо зубов — стебель да лист. Ни убежать, ни спрятаться, ни увернуться. Букашка и та грозит. Вот и хитрит одуванчик, не сходя с места. И ничего — процветает.
Николай Сладков. Лесные тайнички
Лес густой, зелёный и полон шорохов, писков, песен.
Но вот вошёл в него охотник — и мигом всё спряталось и насторожилось. Как волна от брошенного в воду камня, покатилась от дерева к дереву тревога. Все за кусток, за сучок — и молчок.
Теперь хочешь увидеть — сам стань невидим; хочешь услышать — стань неслышим; хочешь понять — замри.
Я это знаю. Знаю, что из всех лесных тайничков следят за мной быстрые глаза, влажные носы ловят бегущие от меня струйки ветра. Много кругом зверьков и птиц. А попробуй найди!
Я пришёл сюда повидать сплюшку — крохотную, со скворца, сову.
Целые ночи она, как заведённая, кричит своё: «Сплю! Сплю! Сплю!» — будто лесные часы тикают: «Тик! Тик! Тик! Тик!..»
К рассвету станут лесные часы: сплюшка смолкнет и прячется. Да так ловко прячется, будто её никогда в лесу и не было.
Голос-то сплюшки — ночные часы — кто не слышал, а вот какая она на вид? Я знал её только по картинке. И так мне захотелось увидеть её живьём, что я целый день пробродил по лесу, каждое дерево, каждую ветку осматривал, в каждый куст заглядывал. Устал. Проголодался. Но так и не нашёл её.
Сел на старый пень. Молчу, сижу.
И вот, глядь, откуда ни возьмись — змейка! Серая. Плоская головка на тонкой шее, как почка на стебельке. Выползла откуда-то и глядит мне в глаза, будто чего ждёт от меня.
Змейка — она пролаза, должна всё знать.
Я ей и говорю, как в сказке:
— Змейка, змейка, поведай мне, где спряталась сплюшка — лесные часы?
Змейка подразнила меня язычком да юрк в траву!
И вдруг, как в сказке, открылись передо мной лесные тайнички.
Длинно-длинно прошуршала в траве змейка, показалась ещё раз у другого пня — и вильнула под его обомшелые корни. Нырнула, а из-под них вывернулась большая зелёная ящерица с синей головой. Точно кто- то вытолкнул её оттуда. Прошуршала по сухому листу — и шмыг в чью-то норку.
В норке другой тайничок. Хозяйкой там тупоморденькая мышка-полёвка.
Испугалась она синеголовой ящерицы, выскочила из отнорка — из темноты на свет, — заметалась-заметалась — и шасть под лежачую колодину!
Поднялся под колод иной писк, возня. Там тоже оказался тайничок. И целый день спали в нём два зверька — сони-полчки. Два зверька, похожие на белочек.
Выскочили из-под колодины сони-полчки, ошалели от страха. Хвосты ершом. Взвинтились по стволу. Поцокали — да вдруг опять им страшно стало, ещё выше по стволу винтом кинулись.
А выше в стволе — дупло.
Сони-полчки хотели в него — и сшиблись у входа лбами. Пискнули от боли, кинулись опять обе сразу — да так вместе в дупло и провалились.
А оттуда — фык! — маленький дупляной чёртик! Ушки на макушке что рожки. Глаза круглые, жёлтые. Сел на сучок, спиной ко мне, а голову так завернул, что смотрит на меня в упор.
Конечно, не чёртик это, а сплюшка — ночные часы!
Я моргнуть не успел, она — раз! — ив листву. И там завозилось, запищало: тоже кто-то таился.
Так от дупла к дуплу, от норки к норке, от колоды к колоде, от куста к кусту, от щели к щели шарахается от страха лесная мелюзга, открывая мне свои ухороночки-тайнички. От дерева к дереву, от куста к кусту, как волна от камня, катится по лесу тревога. И все прячутся: скок-скок за кусток, за сучок — и молчок.
Хочешь увидеть — стань невидим. Хочешь услышать — стань неслышим. Хочешь узнать — затаись.
Николай Сладков. Загадочный зверь
Кошка ловит мышей, чайка ест рыбу, мухоловка — мух. Скажи, что ты ешь, и я скажу, кто ты.
— Угадай, кто я? Я ем жуков и Муравьёв!
Я подумал и твёрдо сказал:
— Вот и не угадал! Ещё я ем ос и шмелей!
— Ага! Ты птица осоед!
— Не осоед! Ещё я ем гусениц и личинок.
— Гусениц и личинок любят дрозды.
— А я не дрозд! Ещё я грызу сброшенные лосями рога.
— Тогда ты, наверное, лесная мышь.
— И вовсе не мышь. Бывает, я сама ем даже мышей!
— Мышей? Тогда ты, конечно, кошка.
— То мышка, то кошка! И совсем ты не угадал.
— Покажись! — крикнул я. И стал вглядываться в тёмную ель, откуда слышался голосок.
— Покажусь. Только ты признай себя побеждённым.
— Рано! — ответил я.
— Иногда я ем ящериц. А изредка рыбу.
— Может, ты цапля?
— Не цапля. Я ловлю птенцов и таскаю из птичьих гнёзд яйца.
— Похоже, что ты куница.
— Не говори мне про куницу. Куница мой старый враг. А ем я ещё почки, орехи, семена ёлок и сосен, ягоды и грибы.
Я рассердился и крикнул:
— Скорей всего, ты — свинья! Ты лопаешь всё подряд. Ты одичавшая свинья, которая сглупу забралась на ёлку!
Ветки качнулись, раздвинулись, и увидел я... белку!
— Запомни! — сказала она. — Кошки едят не только мышей, чайки ловят не только рыбу, мухоловки глотают не одних мух. А белки грызут не только орешки.
Николай Сладков. Лесное время
Время лесное не торопкое...
В щели зелёного потолка пробились синие лучи. От них на тёмной земле лиловые ореолы. Это солнечные зайчики.
Один зайчик лежит рядом со мной, он чуть шевелит ушами. Над ним тихое матовое сияние. Вокруг сумрак, а там, где зайчик, видна на земле каждая еловая иголка, каждая жилка на упавшем листе. Под зайчиком серое поленце с чёрными трещинами. А на поленце — змея. Будто кто-то выдавил, не жалея, из толстого тюбика густую бурую краску; краска легла тугими извивами и застыла. Сверху крохотная головка со стиснутыми губами и с двумя колючими искорками — глазами.
Всё тут, внизу, неподвижно и тихо. Кажется, время остановилось.
А наверху, над зелёным лесным потолком, катятся голубые волны ветра; там небо, облака, солнце. Солнце медленно плывёт на запад, а солнечный зайчик по земле ползёт на восток. Я это вижу по тому, как тонут в тени приглядевшиеся листики и соринки и как выступают с другой стороны тени новые травинки и палочки.
Луч солнца как стрелка лесных часов, а земля с палочками и соринками — лесной циферблат.
Но почему же змея не тонет в тени, как получается так, что она всё время в центре сияющего овала?
Лесное время дрогнуло и остановилось. Я напряжённо вглядываюсь в извивы упругого змеиного тела: они движутся! Движутся чуть заметно, навстречу друг другу; я замечаю это по зубчатой полоске на змеиной спине. Тело змеи чуть пульсирует: то оно расширяется, то спадает. Змея невидимо передвигается ровно настолько, насколько передвигается солнечное пятно, и потому постоянно находится в центре его. Тело её — как живая ртуть.
Движется в небе солнце, движутся по всей огромной лесной земле крохотные пятна солнца. И вместе с ними движутся во всех лесах сонные змеи. Движутся медленно, незаметно, как медленно и незаметно движется ленивое лесное время. Движутся, как во сне...
Николай Сладков. На неведомой дорожке
Разными тропами досталось мне ходить: медвежьими, кабаньими, волчьими. Ходил и заячьими тропинками и даже птичьими. Но такой тропинкой шёл впервые. Тропинку эту расчистили и протоптали муравьи.
На звериных тропах разгадывал я звериные тайны. Что-то увижу на этой тропе?
Шёл я не по самой тропинке, а рядом. Уж больно узка тропинка — как ленточка. Но для муравьёв-то она была, конечно, не ленточка, а широкое шоссе. И Муравьёв бежало по шоссе много-много. Тащили мух, комаров, слепней. Прозрачные крылышки насекомых блестели. Казалось, что между травинок по склону льётся струйка воды.
Я иду по муравьиной тропе и считаю шаги: шестьдесят три, шестьдесят четыре, шестьдесят пять шагов... Ого! Это моих больших, а сколько же муравьиных?! Только на семидесятом шагу струйка пропала под камнем. Серьёзная тропа.
Я присел на камень — отдохнуть. Сижу смотрю, как бьётся под ногами живая жилка. Дунет ветер — рябь по живому ручейку. Проглянет солнце — засверкает ручеёк.
Вдруг будто волна хлынула по муравьиной дороге. Змейка по ней вильнула и — нырк! — под камень, на котором я сидел. Я даже ногу отдёрнул, — наверно, это вредная гадючка. Ну и поделом — сейчас муравьи её обезвредят.
Я знал, что муравьи смело нападают на змей. Облепят змею — и останутся от неё одни чешуйки да косточки. Я даже задумал скелет этой змейки забрать и ребятам показать.
Сижу, жду. Под ногами бьётся и бьётся живой ручеёк. Ну, теперь пора! Осторожно приподнимаю камень — не повредить бы змеиный скелет. Под камнем — змея. Но не мёртвая, а живая и вовсе не похожая на скелет! Наоборот, она стала ещё толще! Змейка, которую должны были съесть муравьи, спокойно и не торопясь сама ела Муравьёв. Она прижимала их мордочкой и втягивала языком в рот. Змейка эта была не гадючка. Таких змей я ещё никогда не видел. Чешуйка, как наждак, мелкая, сверху и снизу одинаковая. Больше на червяка похожа, чем на змею.
Удивительная змейка: приподняла тупой хвост вверх, повела им из стороны в сторону, как головой, да вдруг и поползла хвостом вперёд! А глаз не видно. Не то змея с двумя головами, не то вовсе без головы! А питается-то чем — муравьями!
Не вышел скелет, так я змейку забрал. Дома подробно её разглядел и определил название. Глаза у неё нашёл: маленькие, с булавочную головку, под чешуйками. Потому-то и называют её — слепозмейка. Живёт она в норах под землёй. Там ей глаза и не нужны. А вот ползать то головой, то хвостом вперёд — удобно. И землю она рыть может.
Вот к какому невиданному зверю привела меня неведомая дорожка.
Да что говорить! Каждая дорожка куда-то ведёт. Только идти не ленись.
Как медведя переворачивали
Натерпелись птицы и звери от зимы лиха. Что ни день – метель, что ни ночь – мороз. Зиме конца-краю не видно. Разоспался Медведь в берлоге. Забыл, наверное, что пора ему на другой бок перевернуться.
Есть лесная примета: как Медведь перевернётся на другой бок, так солнце повернёт на лето.
Лопнуло у птиц и зверей терпение. Пошли Медведя будить:
– Эй, Медведь, пора! Зима всем надоела! По солнышку мы соскучились. Переворачивайся, переворачивайся, пролежни уж небось?
Медведь в ответ ни гугу: не шелохнётся, не ворохнётся. Знай посапывает.
– Эх, долбануть бы его в затылок! – воскликнул Дятел. – Небось бы сразу зашевелился!
– Не-ет, – промычал Лось, – с ним надо почтительно, уважительно. Ау, Михайло Потапыч! Услышь ты нас, слёзно просим и умоляем: перевернись ты, хоть не спеша, на другой бок! Жизнь не мила. Стоим мы, лоси, в осиннике, что коровы в стойле: шагу в сторону не шагнуть. Снегу-то в лесу по уши! Беда, коли волки о нас пронюхают.
Медведь ухом пошевелил, ворчит сквозь зубы:
– А мне какое до вас, лосей, дело! Мне снег глубокий на пользу: и тепло, и спится спокойно.
Тут Белая Куропатка запричитала:
– И не стыдно, Медведь? Все ягоды, все кустики с почками снег закрыл – что нам клевать прикажешь? Ну что тебе стоит на другой бок перевернуться, зиму поторопить? Хоп – и готово!
А Медведь своё:
– Даже смешно! Зима вам надоела, а я с боку на бок переворачивайся! Ну какое мне дело до почек и ягод? У меня под шкурой сала запас.
Белка терпела-терпела – не вытерпела:
– Ах ты тюфяк мохнатый, перевернуться ему, видишь ли, лень! А ты вот попрыгал бы по веткам мороженым, лапы до крови ободрал бы, как я!.. Переворачивайся, лежебока, до трёх считаю: раз, два, три!
– Четыре, пять, шесть! – насмехается Медведь. – Вот напугала! А ну – кыш отседова! Спать мешаете.
Поджали звери хвосты, повесили птицы носы – начали расходиться. А тут из снега Мышка вдруг высунулась да как запищит:
– Такие большие, а испугались? Да разве с ним, куцехвостым, так разговаривать надо? Ни по-хорошему, ни по-плохому он не понимает. С ним по-нашенски надобно, по-мышиному. Вы меня попросите – я его мигом переверну!
– Ты – Медведя?! – ахнули звери.
– Одной левой лапкой! – похваляется Мышь.
Юркнула Мышь в берлогу – давай Медведя щекотать.
Бегает по нему, коготками царапает, зубками прикусывает. Задёргался Медведь, завизжал поросёнком, ногами задрыгал.
– Ой, не могу! – завывает. – Ой, перевернусь, только не щекочи! О-хо-хо-хо! А-ха-ха-ха!
А пар из берлоги – как дым из трубы.
Мышка высунулась и пищит:
– Перевернулся как миленький! Давно бы мне сказали.
Ну а как перевернулся Медведь на другой бок, так сразу солнце повернуло на лето. Что ни день – солнце выше, что ни день – весна ближе. Что ни день – светлей, веселей в лесу!
Лесные шорохи
Окунь и Налим
Ч удеса подо льдом! Все рыбы сонные – один ты, Налим, бодренький да игривый. Что с тобой такое, а?– А то, что для всех рыб зимою – зима, а для меня, Налима, зимою – лето! Вы, окуни, дремлете, а мы, налимы, свадьбы играем, икру мечем, радуемся-веселимся!
– Айда, братцы-окуни, к Налиму на свадьбу! Сон свой разгоним, повеселимся, налимьей икоркой закусим…
Выдра и Ворон
– Скажи, Ворон, мудрая птица, зачем люди костёр в лесу жгут?– Не ожидал я, Выдра, от тебя такого вопроса. Промокли в ручье, замёрзли, вот и костёр разожгли. У огня греются.
– Странно… А я зимой всегда в воде греюсь. В воде ведь морозов никогда не бывает!
Заяц и Полёвка
– Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листочков сочных погрызть – терпи до весны. А где ещё та весна – за горами да за морями…– Не за морями, Заяц, весна, не за горами, а у тебя под ногами! Прокопай снег до земли – там и брусничка зелёная, и манжетка, и земляничка, и одуванчик. И нанюхаешься, и наешься.
Барсук и Медведь
– Что, Медведь, спишь ещё?– Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался – пятый месяц без просыпу. Все бока отлежал!
– А может, Медведь, нам вставать пора?
– Не пора. Спи ещё.
– А не проспим мы с тобой весну-то с разгона?
– Не бойся! Она, брат, разбудит.
– А что она – постучит нам, песенку споёт или, может, пятки нам пощекочет? Я, Миша, страх как на подъём-то тяжёл!
– Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока – небось не залежишься! Спи уж, пока сухой.
Сорока и Оляпка
– О-о-ой, Оляпка, никак купаться в полынье вздумала?!– И плавать и нырять!
– А замёрзнешь?
– У меня перо тёплое!
– А намокнешь?
– У меня перо водоотталкивающее!
– А утонешь?
– Я плавать умею!
– А…
а…
а проголодаешься после купания?
– Ая для того и ныряю, чтоб водяным жучком закусить!
Зимние долги
Расчирикался Воробей на навозной куче – так и подскакивает! А Ворона как каркнет своим противным голосом:
– Чему, Воробей, возрадовался, чего расчирикался?
– Крылья зудят, Ворона, нос чешется, – отвечает Воробей. – Страсть драться охота! А ты тут не каркай, не порть мне весеннего настроения!
– А вот испорчу! – не отстаёт Ворона. – Как задам вопрос!
– Во напугала!
– И напугаю. Ты крошки зимой на помойке клевал?
– Клевал.
– А зёрна у скотного двора подбирал?
– Подбирал.
– А в птичьей столовой у школы обедал?
– Спасибо ребятам, подкармливали.
– То-то! – надрывается Ворона. – А чем ты за всё это расплачиваться думаешь? Своим чикчириканьем?
– А я один, что ли, пользовался? – растерялся Воробей. – И Синица там была, и Дятел, и Сорока, и Галка. И ты, Ворона, была…
– Ты других не путай! – хрипит Ворона. – Ты за себя отвечай. Брал в долг – отдавай! Как все порядочные птицы делают.
– Порядочные, может, и делают, – рассердился Воробей. – А вот делаешь ли ты, Ворона?
– Я раньше всех расплачусь! Слышишь, в поле трактор пашет? А я за ним из борозды всяких корнеедов и корнегрызунов выбираю. И Сорока с Галкой мне помогают. А на нас глядя, и другие птицы стараются.
– Ты тоже за других не ручайся! – упирается Воробей. – Другие, может, и думать забыли.
Но Ворона не унимается:
– А ты слетай да проверь!
Полетел Воробей проверять. Прилетел в сад – там Синица в новой дуплянке живёт.
– Поздравляю с новосельем! – Воробей говорит. – На радостях-то небось и про долги забыла!
– Не забыла, Воробей, что ты! – отвечает Синица. – Меня ребята зимой вкусным сальцем угощали, а я их осенью сладкими яблочками угощу. Сад стерегу от плодожорок и листогрызов.
Делать нечего, полетел Воробей дальше. Прилетел в лес – там Дятел стучит. Увидал Воробья – удивился:
– По какой нужде, Воробей, ко мне в лес прилетел?
– Да вот расчёт с меня требуют, – чирикает Воробей. – А ты, Дятел, как расплачиваешься? А?
– Уж так-то стараюсь, – отвечает Дятел. – Лес от древоточцев и короедов оберегаю. Бьюсь с ними не щадя живота! Растолстел даже…
– Ишь ты, – задумался Воробей. – А я думал…
Вернулся Воробей на навозную кучу и говорит Вороне:
– Твоя, карга, правда! Все за зимние долги отрабатывают. А я что, хуже других? Как начну вот птенцов своих комарами, слепнями да мухами кормить! Чтобы кровососы эти ребят не кусали! Мигом долги верну!
Сказал так и давай опять на куче навозной подскакивать и чирикать. Пока свободное время есть. Пока воробьята в гнезде не вылупились.
Вежливая галка
Много у меня среди диких птиц знакомых. Воробья одного знаю. Он весь белый – альбинос. Его сразу отличишь в воробьиной стайке: все серые, а он белый.
Сороку знаю. Эту я по нахальству отличаю. Зимой, бывало, люди за окно продукты вывешивают, так она сейчас же прилетит и все растреплет.
А вот галку одну я приметил за её вежливость.
Была метель.
Ранней весной бывают особые метели – солнечные. Снежные вихри завиваются в воздухе, всё сверкает и несётся! Каменные дома похожи на скалы. Наверху буран, с крыш, как с гор, текут снежные водопады. Сосульки от ветра растут в разные стороны, как косматая борода Деда Мороза.
А над карнизом, под крышей, есть укромное местечко. Там два кирпича из стены выпали. В этом углублении и устроилась моя галка. Чёрная вся, только на шейке серый воротничок. Галка грелась на солнце да ещё расклёвывала какой-то лакомый кусок. Уютное местечко!
Если бы этой галкой был я, я бы никому такое местечко не уступил!
И вдруг вижу: подлетает к моей большой галке другая, поменьше и цветом потусклее. Прыг-скок по карнизу. Круть-верть хвостом! Села напротив моей галки и смотрит. Ветер её треплет – так перья и заламывает, так белой крупой и сечёт!
Моя галка кусок свой схватила в клюв – и шасть из углубления на карниз! Тёпленькое местечко чужой уступила!
А чужая галка хвать у моей кусок из клюва – и на её тёпленькое местечко. Лапкой чужой кусок прижала – клюёт. Вот бессовестная!
Моя галка на карнизе – под снегом, на ветру, без еды. Снег её сечёт, ветер перья заламывает. А она, дура, терпит! Не выгоняет маленькую.
«Наверное, – думаю, – чужая галка очень старая, вот ей место и уступают. А может, это всем известная и всеми уважаемая галка? Или, может, она маленькая, да удаленькая – драчунья». Ничего я тогда не понял…
А недавно вижу: обе галки – моя и чужая – сидят себе рядышком на старой печной трубе и у обеих в клювах прутики.
Эге, гнездо вместе строят! Тут уж каждый поймёт.
И маленькая галка совсем не старая и не драчунья. Да и не чужая она теперь.
А моя знакомая большая галка совсем не галка, а гал!
Но всё равно мой знакомый гал очень вежливый. Я такого первый раз вижу.
Тетеревиные ноты
Ещё не поют в лесах тетерева. Ещё только ноты пишут. Пишут они ноты так. Слетает один с берёзы на белую поляну, надувает шею, как петух. И семенит ножками по снегу, семенит. Крылья полусогнутые волочит, бороздит крыльями снег – нотные строчки вычерчивает.
Второй тетерев слетит да за первым по снегу как припустит! Так точки ногами на нотных строчках и расставит: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си!»
Первый сразу в драку: не мешай, мол, сочинять! Чуфыркнет на второго да по его строчкам за ним: «Си-ля-соль-фа-ми-ре-до!»
Прогонит, поднимет вверх голову, задумается. Побормочет, побормочет, повернётся туда-сюда и лапками на своих строчках своё бормотание запишет. Для памяти.
Потеха! Ходят, бегают – расчерчивают снег крыльями на нотные строчки. Бормочут, чуфыкают – сочиняют. Песни свои весенние сочиняют и ножками да крыльями их на снегу записывают.
Но скоро кончат тетерева песни сочинять – начнут разучивать. Взлетят тогда на высокие берёзки – сверху-то хорошо ноты видно! – и запоют. Все одинаково запоют, ноты у всех одни и те же: бороздки да крестики, крестики да бороздки.
Всё разучивают да разучивают, пока снег не сойдёт. А и сойдёт – не беда: по памяти поют. Днём поют, вечером поют, но особенно по утрам.
Здорово поют, как по нотам!
Чья проталина?
Увидела Сорока первую проталину – тёмное пятнышко на белом снегу.
– Моя! – крикнула. – Моя проталина, раз я первая её увидела!
На проталине семена, жучки-паучки копошатся, бабочка-лимонница лежит на боку – отогревается. У Сороки глаза разбежались, уж и клюв разинула, да откуда ни возьмись – Грач.
– Здр-расте, уже явилась! Зимой по вороньим помойкам шастала, а теперь на мою проталину! Некрасиво!
– Это почему же она твоя? – застрекотала Сорока. – Я первая увидала!
– Ты увидала, – гаркнул Грач, – а я о ней всю зиму мечтал. За тыщу вёрст к ней торопился! Ради неё тёплые страны покинул. Без неё и меня бы тут не было. Где проталины, там и мы, грачи. Моя проталина!
– Что он тут каркает! – затарахтела Сорока. – Всю зиму на юге грелся-нежился, ел-пил что хотел, а вернулся – проталину ему без очереди подавай! А я всю зиму мёрзла, с помойки на свалку металась, вместо воды снег глотала и вот, чуть живая, слабая, высмотрела наконец проталину, так и ту отнимают. Ты, Грач, только на вид тёмный, а сам себе на уме. Кыш с проталины, пока в темя не клюнула!
Прилетел на шум Жаворонок, огляделся, прислушался и защебетал:
– Весна, солнце, небо ясное, а вы ссоритесь. И где – на моей проталине! Не омрачайте мне радость встречи с ней. Я жажду песен!
Сорока и Грач только крыльями всплеснули.
– Почему же она твоя? Наша это проталина, мы нашли. Сорока всю зиму её ждала, все глаза проглядела.
А я, может, так торопился с юга к ней, что чуть крылья в пути не вывихнул.
– А я родился на ней! – пискнул Жаворонок. – Если поискать, так тут ещё и скорлупки от яичка, из которого я вылупился, можно найти! Вспомню, бывало, зимой на чужбине гнездо родное – и петь неохота. А сейчас песня так и рвётся из клюва – даже язык дрожит.
Вспрыгнул Жаворонок на кочку, глаза прижмурил, горлышко у него задрожало – и полилась песня как весенний ручеёк: зазвенела, забулькала, зажурчала. Сорока и Грач клювы разинули – заслушались. Им-то никогда так не спеть, горло у них не то, только и могут, что стрекотать и каркать.
Долго бы, наверное, слушали, разомлев на вешнем солнышке, да дрогнула вдруг под ногами земля, вспучилась бугорком и рассыпалась.
И выглянул Крот – зашмыгал носом.
– Никак прямо в проталину угодил? Так и есть: земля мягкая, тёплая, снега нет. И пахнет… Уф! Весной, что ли ча, пахнет? Весна, что ли ча, у вас наверху?
– Весна, весна, землерой! – сварливо закричала Сорока.
– Знал, куда угодить! – подозрительно буркнул Грач. – Хоть и слепой…
– Тебе-то зачем наша проталина? – проскрипел Жаворонок.
Крот принюхался к Грачу, к Сороке, к Жаворонку – глазами-то он худо видит! – чихнул и говорит:
– Ничего мне от вас не надо. И проталина ваша мне не нужна. Вот землю вытолкну из норы и назад. Потому что чую: погано у вас. Ссоритесь, чуть не дерётесь. Да ещё и светло, сухо, воздух свежий. Не то что у меня в подземелье: темно, сыро, затхло. Благодать! Ещё и весна у вас тут какая-то…
– Как ты можешь так говорить? – ужаснулся Жаворонок. – Да знаешь ли ты, землерой, что такое весна!
– Не знаю и знать не хочу! – фыркнул Крот. – Не нужна мне никакая весна, у меня под землёй круглый год одинаково.
– Весной проталины появляются, – мечтательно сказали Сорока, Жаворонок и Грач.
– А на проталинах скандалы начинаются, – снова фыркнул Крот. – А ради чего? Проталина как проталина.
– Не скажи! – подскочила Сорока. – А семена? А жуки? А ростки зелёные? Всю зиму без витаминов.
– Посидеть, походить, размяться! – гаркнул Грач. – Носом в тёплой земле порыться!
– А петь-то как над проталинами хорошо! – взвился Жаворонок. – Сколько в поле проталин – столько и жаворонков. И все поют! Нет весной ничего лучше проталины.
– А чего тогда спорите? – не понял Крот. – Жаворонок хочет петь – пусть поёт. Грач хочет маршировать – пусть марширует.
– Правильно! – сказала Сорока. – А я пока семенами и жуками займусь…
Тут снова начались крики и перебранка.
А пока кричали и ссорились, в поле новые проталины появились. Разлетелись птицы по ним весну встречать. Песни петь, в тёплой земле порыться, червячка заморить.
– Пора и мне! – Крот сказал. И провалился туда, где ни весны, ни проталин, ни солнца и ни луны, ни ветра и ни дождя. И где даже спорить не с кем. Где всегда темно и тихо.
Заячий хоровод
Мороз ещё на дворе. Но особый мороз, весенний. Ухо, которое в тени, мёрзнет, а которое на солнце – горит. С зелёных осин капель, но капельки не долетают до земли, замерзают на лету в ледышки. На солнечной стороне деревьев вода блестит, а теневая затянута матовым панцирем льда.
Порыжели ивняки, ольховые заросли полиловели. Днём плавятся и горят снега, ночью пощёлкивает мороз. Пришла пора заячьих песен. Самое время ночных заячьих хороводов.
Как зайцы поют, по ночам слышно. А как хоровод водят, в темноте не видать.
Но по следам всё понять можно: шла прямая заячья тропа – от пенька до пенька, через кочки, через валежины, под белыми снежными воротцами – и вдруг закружила немыслимыми петлями! Восьмёрками среди берёзок, кругами-хороводами вокруг ёлочек, каруселью между кустами.
Будто закружились у зайцев головы, и пошли они петлять да путать.
Поют и пляшут: «Гу-гу-гу-гу-у! Гу-гу-гу-гу-у!»
Как в берестяные дудки дуют. Даже губы раздвоенные трясутся!
Нипочём им сейчас лисицы и филины. Всю зиму жили в страхе, всю зиму прятались и молчали. Довольно!
Март на дворе. Солнце одолевает мороз.
Самая пора заячьих песен.
Время заячьих хороводов.
Нечеловеческие шаги
Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо. Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает в тишине лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему – тишина…
И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине – тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело гружённая лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые.
Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп – и остановка, топ-топ-шлёп – и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые.
Я прислонился спиной к стволу.
Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрными стволами болото.
Зверь рыкнул опять – как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.
Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык – как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся, как вулкан.
Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама.
Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется.
Мама предупреждает, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно.
Тяжёлых шагов неслышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули – не отставай! Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлёп-шлёп-шлёп! Всё дальше, всё тише. И смолкли.
И опять тишина.
Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
В чёрных лужах вспыхнули звёзды.
Каждая лужа – как распахнутое в ночное небо окно.
Жутковато шагать в эти окна прямо на звёзды.
Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.
А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.
Дрозд и Сова
Слушай, объясни ты мне: как сову от филина отличить?
– Это смотря какую сову…
– Какую сову… Обыкновенную!
– Такой совы не бывает. Бывает сова-сипуха, сова-неясыть серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая…
– Ну вот ты – какая сова?
– Я-то? Я неясыть длиннохвостая.
– Ну вот как тебя от филина отличить?
– Это смотря от какого филина… Бывает филин тёмный – лесной, бывает филин светлый – пустынный, а ещё рыбный филин бывает…
– Тьфу ты, нечисть ночная! До того всё запутали, что и сами, поди, не разберётесь, кто у вас кто!
– Хо-хо-хо-хо! Бу!
Пять тетеревей
Прилетел на обочину тетеревиного тока рябчик и завёл свою песенку: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» Я пересчитал: шесть косачей на току! Пять в стороне на снегу, а шестой рядышком с шалашкой, на седой кочке, сидит.
А рябчик своё: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»
– Шесть! – говорю я.
«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»
– Шесть! – стукнул я по колену. – Считать не умеешь!
Ближний – шестой – услышал, испугался и улетел.
«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» – свистит рябчик.
Я молчу. Сам вижу, что пять. Улетел шестой.
А рябчик не унимается: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»
– Я же не спорю! – говорю я. – Пять так пять!
«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» – рябчик свистит.
– Без тебя вижу! – рявкнул я. – Небось не слепой!
Как залопочут, как замельтешат белые крылья – и ни одного тетерева не осталось!
И рябчик улетел с ними.
Блокнот забыл
Иду я по лесу и расстраиваюсь: блокнот забыл! А в лесу сегодня, как нарочно, столько разных событий! Весна всё медлила, медлила, и вот как прорвало. Выдался наконец тёплый и волглый денёк, и зима разом рухнула. Дороги раскисли, снег набряк, голые ольхи в каплях дождя, тёплый пар шевелится над проталинами. Птицы словно из клеток вырвались: гомон, щебетание и свист. На болоте журавли трубят, над лужами повизгивают чибисы, на вытаявших кочках свистят кроншнепы. Одиночками, группками, стаями летят над лесом дрозды, зяблики, юрки, зеленушки. Новости со всех сторон – успевай только голову поворачивать!
Первый дрозд-белобровик пропел, первый кулик-черныш прокричал, первый бекас – лесной барашек – проблеял. Куда девать этакое половодье весенних новостей?
Как было удобно: увидел и записал, услышал и записал. Идёшь по лесу и складываешь новости в свой блокнот, как грибы в корзинку. Раз – и в блокнот, два – и в блокнот. Полный блокнот новостей, даже карман оттягивает…
А теперь? Всматривайся, вслушивайся и всё запоминай. Бойся пропустить самую малость, бойся забыть, перепутать, ошибиться. Складывай новости не в блокнот, а в себя. Да что ты – рюкзак или корзинка?
С блокнотом удобно и просто: «Проблеял первый бекас». Или: «Зарянка на ёлке пропела». И всё. Как припечатал. Зарубка на память, сообщение к сведению.
А теперь изволь эту самую зарянку, которой вдруг вздумалось петь, да вместе с огромной ёлкой, в лапах которой, как в широких ладонях, перекатываются, позванивая, осколки её стеклянной песенки, ухитриться поставить на полку своей памяти и сохранить.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента
