Кто отвечает за духовность: семья или школа? Мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся.
Воробьёва Лариса АлексеевнаПреподаватель класса баяна-аккордеона высшей квалификационной категории МОУ ДОД "Кировская детская музыкальная школа" (Ленинградская обл.). Отмечена благодарностями главы администрации МО "Кировский муниципальный район" за высокопрофессиональную подготовку учащихся к районным, областным, региональным, международному конкурсам; грамотами учебно-методического центра культуры и искусства Комитета по культуре Ленинградской обл.
Вялых Александр Тимофеевич
Директор МОУ "Волосовская средняя общеобразовательная школа № 1" Ленинградской обл. Учебное заведение заняло 1-е место в рейтинге школ (2006). Школа располагает хорошей материальной базой, компьютерными классами, современными техническими средствами обучения. Учащиеся школы - победители предметных олимпиад и спортивных соревнований.
Воробьева Вера Владимировна
Заслуженный учитель РФ. Отличник народного просвещения. Почётный гражданин района Хорошево-Мневники. Директор ГОУ "Гимназия № 1522" г. Москвы. Учитель истории и обществознания. Учитель-методист. Депутат муниципального собрания Внутригородского муниципального образования Хорошево-Мневники г. Москвы. Кандидат педагогических наук. Лауреат конкурса "Грант Москвы". Награждена медалью "Ветеран труда".
Водолазова Елена Георгиевна
Отличник народного просвещения РСФСР. Учитель английского языка высшей квалификационной категории ГОУ "Гимназия № 1522" г. Москвы. Педагогический стаж - 50 лет. Автор курса "Искусство" на английском языке. Участник городской экспериментальной площадки по языковому образованию. Награждена медалями "Победитель социалистического соревнования", "В память 850-летия Москвы", "Ветеран труда".
Володина Людмила Ивановна
Отличник народного просвещения. Учитель младших классов ГОУ "Специальная (коррекционная) общеобразовательная школа № 102 г. Москвы для детей с проблемами в развитии", где работает в течение 30 лет. Председатель методического объединения. Разработанные ею пособия и дидактический материал по русскому языку и математике способствуют успешному овладению малышами программным материалом. Авторские разработки получили высокую оценку российских и зарубежных специалистов.
Васильева Алевтина Алексеевна
Отличник народного просвещения. Учитель русского языка и литературы ГОУ "Специальная (коррекционная) общеобразовательная школа № 102 г. Москвы для детей с проблемами в развитии", где работает с 1966 г. Руководитель методического отделения учителей-предметников. Автор проекта программы по русскому языку и литературе для 10-12-х классов коррекционных школ VIII вида. Свою главную задачу видит в том, чтобы научить детей с проблемами интеллектуального развития любить родной язык, красиво и ясно излагать свои мысли.
Воробьев Евгений Алексеевич
Отличник народного образования. Учитель высшей квалификационной категории ГОУ "Специальная (коррекционная) общеобразовательная школа № 102 г. Москвы для детей с проблемами в развитии". Автор печатных методических пособий по картонажно-переплётному делу для коррекционных школ VIII вида России. Опыт его работы по социально-трудовой адаптации лиц с ограниченными интеллектуальными способностями обобщён на региональном и федеральном уровнях.
Волохов Александр Юльевич
Учитель физики ГОУ "Московская гимназия на Юго-Западе № 1543" с 1975 г. По окончании института работал учителем на Сахалине. Лауреат конкурса "Грант Москвы" в области наук и технологий в сфере образования. В ходе обучения большое внимание уделяет раскрытию философских вопросов естествознания, истории физики, успешно реализуя тенденцию гуманитаризации естественнонаучного образования. Его ученики - неоднократные призёры окружных и городских олимпиад по физике.
Волжина Елена Дмитриевна
Учитель русского языка и литературы ГОУ "Московская гимназия на Юго-Западе № 1543" с 1980 г. Автор ряда учебных пособий и статей по методике преподавания русского языка и литературы в школе. Лауреат конкурса "Грант Москвы" в области гуманитарных наук, премии Правительства Москвы в области образования. Её ученики - неоднократные призёры городских, всероссийских олимпиад по лингвистике и литературе.
Волчкова Зинаида Анатольевна
Директор ГОУ "Центр образования № 1631" г. Москвы. Образовательное учреждение под её руководством является лауреатом конкурсов "Школа года" (1996-1998), "Трудовая слава России" (2000). Высокопрофессиональный уровень педагогического коллектива позволил центрустать базовым учреждением для прохождения педагогической практики студентами.
Секция ЛИТЕРАТУРА
Учебное исследование
Тайны и шифры рассказа Владимира Набокова “Сёстры Вэйн”.
Светиков Матвей
Московская Гимназия на Юго-Западе 1543, 8 «Г» класс
Научный руководитель: Волжина Елена Дмитриевна
Москва, 2011-2012 учебный год.
Введение страницы 3
Основная часть страницы 4-8
Глава первая. страницы 3-5
Глава вторая. страницы 6-8
Заключение страницы 8
Список использованной литературы: В.Набоков. «Сестры Вэйн» в переводе Г. Барабтарло. 1951.
Г. Барабтарло “Сочинение Набокова”. Колумбия, Миссури. 1996.
Приложение. Рассказ В.Набокова “Сестры Вэйн” в переводе Г. Барабтарло. Страницы 9-15
Тема нашего учебного исследования -
Тайны и шифры рассказа Владимира Набокова «Сестры Вэйн».
Эта тема выросла из моего увлечения текстами Набокова, для понимания которых нужен особенный, проницательный читатель. Это увлекательная игра и огромная концентрация внимания к кажущимся незначительным художественным деталям его произведений. Набоков словно напоминает каждому из нас, что жизнь всегда непредсказуема, имеет множество незаконченных ходов, неразвившихся отношений, случайностей, так и не ставших закономерностями. Но если быть внимательным к текстам, то в них, как и в жизни, есть свои причинно-следственны связи, понять которые нам порой не дано.
Цель нашей работы –
Выявить скрытые закономерности в тексте рассказа Владимира Набокова “Сестры Вэйн”;
провести исследование текста на русском и английском языках, дать свое понимание зашифрованной анаграммы в финале;
найти все указания и намеки на неслучайность финальной фразы в ее скрытом звучании и значении.
Задачи исследовательской работы -
Ознакомиться с материалом статей по творчеству Владимира Набокова;
перевести рассказ с английского на русский и сравнить с переводом Геннадия Барабтарло;
выступить с докладом на школьной конференции.
Методы исследования работы -
Чтение и анализ специальных статей и монографий;
работа с текстом Владимира Набокова и переводом Геннадия Барабтарло;
обсуждение работы с научным руководителем;
выступление с докладом на конференции, сдача работы на кафедру.
Примерные результаты и выводы:
Рассказ «Сестры Вэйн» может быть понят только при обнаружении шифра, который есть почти в каждом произведении Набокова;
таким шифром оказывается система пейзажных подсказок, капель, теней, образ подарков, присланных герою; кроме того, есть послание от матери и поиск героем некоего акростиха;
сложенные все месте ключи ведут к самому акростиху в последней фразе.
Введение
1. Необходимое вступление
Цель моей исследовательской работы - рассмотреть и проанализировать несколько рецепций рассказа Владимира Набокова “Сестры Вэйн”. Слово рецепция, имеющее латинское происхождение, имеет такие синонимы, как восприятие, интерпретация. Под словом «рецепций» подразумевается не только отношение Набокова к созданному им тексту, но также и ряд других его прочтений (отказ принять в печать рассказ «Сестры Вэйн» издателя журнала «Нью-Йоркер» Катарины Вайт, современные интерпретации критиками).
В чём сложность этого текста? Почему этот рассказ вызывает такое большое внимание у литературоведов?
2. Исследователи о сложности перевода рассказа Набокова “Сестры Вэйн”
Геннадий Александрович Барабтарло (он же является автором наиболее удачного перевода «Сестёр Вэйн») неоднократно обращался к этому рассказу Набокова: в предисловии к переводу цикла рассказов Набокова «Быль и убыль» Барабтарло пишет о сложности перевода:
«Надо сказать наконец несколько слов о переводе «Сестер Вейн», самом переводоупорном изо всех рассказов Набокова, прежде всего оттого, что последний абзац его представляет собою акростих - ключ к совершенно иному измерению рассказа. Такую штуку, писал Набоков в предуведомлении к одному из изданий, можно позволить себе раз в тысячу лет. Но перевести «такую штуку», конечно, еще много труднее чем сочинить, потому что абсолютно невозможно передать дословно как бы двухмерный текст, где, кроме протяженности, есть глубина, где есть одновременно и код, где на воротах висит наборный замок, причем единственная комбинация отпирающих его цифр должна еще и образовывать гармонически-возрастающий ряд. Но, однако, можно воспроизвести и функцию, и до некоторой степени механизм заключительного акростиха, прибегнув к разным ухищрениям и вспомогательным построениям. Так на театре теней силуэт двуглавого орла, образованный проекцией его чучела на натянутой холстине, может быть довольно похоже воспроизведен посредством прихотливо переплетенных пальцев обеих рук».
В книге, посвящённой творчеству Набокова - «Сочинение Набокова», он пытается понять причину отказа:
«Книга его обыкновенно бывает пересечена в двух или трех планах, что он с горечью пытался объяснить Катарине Байт, которая, как уже сказано выше, не заметила подкладки в «Сестрах Вэйн» и, решив, что рассказ этот ничего больше как фиглярский трюк, отказалась его печатать».
Александр Долинин писал о том, как в рассказе Набокова можно найти аллюзии («These allusions to procedures of deciphering and acrostical reading conjoint with the theme of death serve as invitations to decoding: they are supposed to alert the reader to the acrostical code used for encrypting the relevant information and make him apply it to the stylistically marked passage at the very end of the story»). Помимо Барабтарло и Долинина,к рассказу «Сёстры Вэйн» обратился и один из самых известных исследователей творчества Набокова профессор Йельского университета В.Е. Александров. В своей книге «Набоков и потусторонность» он упоминает рассказ «Сёстры Вэйн» и кратко объясняет вмешательство потустороннего в художественный мир рассказчика («В «Сестрах» происходит нечто подобное: повествователь не обращает внимания на то, что последний абзац им же рассказанной истории представляет собою послание от сестер с того света, изложенное в форме акростиха»).
3. История создания рассказа Владимира Набокова “Сестры Вэйн”
Этот рассказ написан Набоковым на английском языке в 1951 году в университетском городке Итака неподалёку от Нью-Йорка. В этом городке Набоков преподавал и читал лекции по русской и зарубежной литературе. Вот что вспоминает посетель его лекций Р.Уортман: «Я был на трех или четырех набоковских лекциях, но запомнил лишь кусочки двух из них; одна была о флоберовской "Госпоже Бовари", другая о "Превращении" Кафки. Он постоянно переходил от убийственных обобщений и суждений по поводу пантеона великих писателей и мнений других комментаторов к мельчайшим деталям, комментируя использование того или иного слова во французском, немецком или английском текстах». Произведение Набокова привязано к месту его пребывания во время написания “Сестер Вэйн”, и можно увидеть, что город в рассказе является настоящим городом Итака. По типу оба города сходны: университетские, маленькие, по географическим рельефам («Во время моей обычной вечерней прогулки по холмистому городку…», а город Итака холмист).
4. Место рассказа “Сестры Вэйн” в творчестве Владимира Набокова
Рассказ занимает важное место в творчестве Набокова. Г.Барабтарло: «Одним из главных отделов метафизики Набокова является гностического толка пневматологии. (Пневматология – род знания о духовных сущностях и явлениях человека). Во многих его рассказах и романах опытный глаз различит второй план, изощренно тонко, едва ли не эфемерно вплетенный в текст. Набоков признал наличие этой двойственности в важном письме к К. Байт, издателю «Нью-Йоркера» и своему другу». Рассказ - важная часть сборника «Быль и убыль», состоящего из 14 рассказов: 3 написаны Набоковым по-русски, один переведён самим Набоковым с английского, еще один с французского, 9 переведены Барабтарло. Он пишет, почему «Сёстры Вэйн» в сборнике последние: «Дело здесь не только в желательности равновесия на обоих концах книги. Обе повести написаны от первого лица человека чрезвычайно, артистически наблюдательного; в обеих необычно тонким слоем разлита печаль; в обеих описана неожиданная смерть женщины, о которой повествователь узнает косвенно. Но в «Сестрах» имеется твердо проведенная, хотя и невидимая невооруженным глазом, иная плоскость, и в этой плоскости зоркий к матерьяльным подробностям французский профессор оказывается душою подслеповат и оттого не замечает потустороннего руководительства, и тут сказывается различие между двумя повестями, которые разделяет пятнадцать лет и Атлантический океан».
Основная часть
Глава первая.
1. Кто такой особый набоковский читатель?
Для кого написан этот текст, по замыслу Набокову? И что такое читатель прозы Набокова? Вот круг вопросов, которые я надеюсь осветить в ходе моей исследовательской работы.
Для большего понимания обозначенной проблемы я обращусь к книге американского литературоведа русского происхождения, живущего в Миссури, Геннадия Барабтарло “Сочинение Набокова”, изданной в 2011 году.
В своей книге автор пишет о всевозможных лабиринтах текстов Набокова, блуждая по которым без сопровождения собственной интуиции и интеллектуального внимания можно оказаться жертвой розыгрыша – загадки без разгадки. В предисловии к своему иследованию он пишет о сокрытости искусства Набокова, о том, что “даже бывалые читатели проходят мимо, не заметив ничего для себя примечательного, несмотря на быстро растущую пирамиду пособий и путеводителей”. Как же стать “проницательным” читателем?
2. Геннадий Барабтарло о набоковской прозе
По мнению исследователя, “главной движущей силой - помимо острейшего удовольствия от самого дела сочинения, каковое испытывает писатель ничтожный равно и гениальный, - было разглядеть в схождениях и расхождениях судеб и событий тайный ход земного бытия, наблюдать постоянный ток сознания и переменный времени, и в их рисунке угадать доступный воображению смысл всего: конечного пункта назначения и того невообразимого и невыразимого, что не может быть ни предметом знания, ни изучения, но одной только веры”.
Сам Набоков называл свою технику письма «чудесной счастливой, «своей» религией».
Тексты Набокова требуют особенного умения ориентироваться на местности. У него есть указательные знаки в виде “безмолвных стрелок”, читатель-следопыт, “заметит ненавязчивое повторение характерных черт, картин и положений”, образующих правильный переплет тематических линий”. Узор этот и есть особенность Набокова.
Шифр понятен только при повторении элементов какой-нибудь темы у Набокова - глубокого и оригинального писателя. “Специально обученный его читатель” может “разглядывать весь комплекс художественных трудов Набокова на двух языках”.
С “изощренным, искусным упорством Набоков всю жизнь искал форму почти математического выражения”, допустившего сообщение мира вымышленного и реального, он пытался открыть “истину не только о здешнем мире, но и о нездешнем”
Набоков сочиняет ради острого удовольствия посмотреть на мир глазами исключительного героя, часто порочного и жестокого. Настоящий, набоковский, читатель не должен путать взгляд на мир автора и его героя, который изуродован или извращен, преступен или инфантилен.
3. Формула любви Набокова в виде сюжетов и характеро
Набоков всю жизнь писал о любви и пытался выразить ее в такой триаде:
зоркая до жадности, впитывающая образы любовь к тварному миру, во всех его макро- и микро-формах, к большим вещам и малым, незамеченным и невыраженным прежде, но просящимся быть описанными заново и точно;
любовь «первого лица единственного числа» ко второму и к третьему (тут вся стратегия «Других берегов»), и перенесение этой любви на других, главным образом посредством ненавязчивого сострадания и мягкосердечия;
таинственная любовь к незримому и непостижному, опирающаяся на невыразимую, но и непреодолимую веру в основополагающую божественность мира, или миров - того, что вокруг нас, того, что внутри нас, и того, что вне нас, т. е. мира открытого чувствам, мира души и мира иного.
4. Геннадий Барабтарло о технике набоковской прозы: шифры, подсказки, намеки, уазатели
Это стихотворение Набокова о том, как создается текст и как без повреждения может понять его читатель.
Восстановление
Подумать только, что любой дурак случайно Пространства-времени прорвать способен ткань
Паучью. О, окно во мрак! Нет, подумать, Что разум всякого стоит на грани счастья
Невыносимого и без названья. Разве Что ум не будет потрясен своим открытьем,
Как если кто учился бы летать, и вдруг Открыл бы со второй попытки (в светлой спальне,
Один) что в ней лишь тень твоя - и, взмыв, паришь. Я знаю одного поэта: он умеет
Снять кожуру с ранета иль синапа так, Чтобы не оторвать ножа ни разу, так чтоб
Вдруг чудом появился словно бы снежок Вращающийся под его проворным пальцем.
Вотъ так и я когда-нибудь разоблачусь, И, вывернувшись наизнанку, весь раскроюсь,
И испытаю всё земное вещество, Весь окоем, всю ширь, и всякую былинку
Скорбящую, и весь неизъяснимый мир, Чтобы дойти до жаркой, подлинной основы.
Так лекари картин старинных расчищают Дверь где-то в глубине, иль на завесе копоть,
И возстанавливают перспективы синь.
5. Геннадий Барабтарло о переводе рассказа Набокова “Сестры Вэйн”
Переводчик бился над последним абзацем долгое время, и его “акростих представляет собою буквальный перевод английского шифра”. Автор с удовольствием признается, что в лексическом отношении этот “вариант заключительного пассажа совпадает с подлинником более чем на треть, что при описанных стеснениях может показаться даже удачей. О прочем не мне судить”.
Глава вторая.
1. Анализ рассказа “Сестры Вэйн” на уровне жанра, сюжета и литературных аллюзий
1. Анализ первой главы рассказа
1) Главный герой (рассказ написан в виде воспоминаний героя) читателю кажется недалёким, заурядным и даже глупым. Так же думает о своём герое и Набоков («my French professor, a somewhat obtuse scholar and a rather callous observer» из письма издателю Катарине Вайт, перевод: «мой профессор французского - туповатый учёный и довольно черствый наблюдатель»).
2) С первых же строк рассказа читатель заинтригован - он не понимает, кто такая Цинтия, кто такой Д., как связан рассказчик с ними. В этом особенность жанра, выбранного Набоковым, жанра воспоминаний. Набоков часто обращался к жанру воспоминаний, наверное потому, что сам был изгнан из России, бежал из Франции последним рейсом в Америку перед оккупацией. Он сам писал свои мемуары, обращался к своему прошлому. Из-за этого его герои тоже обращаются к своему прошлому в его рассказах.
3) Интересно заметить, что героиня Сибилла Вэйн, точнее её имя, заимствована из романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея». В романе Уайлда актриса Сибилла была отвержена Дорианом и покончила жизнь самоубийством. Также Оскар Уайльд является Цинтии во время одного из спиритических сеансов и обвиняет её родителей в «плагиатизме»:
“Явился Оскар Вайльд и французской скороговоркой, изобиловавшей ошибками и обычными англицизмами, невнятно обвинил покойных родителей Цинтии в чем-то, что в моих записях фигурирует как "плагиатизм"».
Ещё можно заметить аллюзию на Дориана Грея в образе господина Д., который так же отверг Сибиллу, как и герой «Портрета Дориана Грея», после чего Сибилла и в романе Уайлда, и в рассказе Набокова кончает жизнь самоубийством.
4) В самом начале произведения главный герой ищет тени от падающих капель от сосулек, но никак не может увидеть этот момент:
«Их заостренные тени до того отчетливо вырисовывались на белых досках позади, что я не сомневался, что можно будет подглядеть даже и тени падающих капель. Но этого-то никак не удавалось».
Тень сосульки, от которой отрывается капля, напоминает восклицательный знак. Эти тени - предупреждения от духов, от Цинтии. Потустороннее пытается доказать ему, что существование духов - правда, предупредить о встрече с Д. А то, что рассказчик смотрит не на ту сосульку в момент падения капли, означает то, что предупреждения он не видит или не может видеть в силу своей глупости:
«И, когда я взглянул наверх, на карниз смежного с домом гаража, где висел полный ассортимент прозрачных сталактитов с голубыми силуэтами позади, я остановил свой выбор на одном из них и был,наконец, вознагражден, увидев как-бы точку восклицательного знака, покинувшую свое обыкновенное место и очень быстро скользнувшую вниз - на краткий миг раньше самой капли, с которой она состязалась наперегонки». Главный герой глуп, так как видит в этом зрелище (тень, похожая на восклицательный знак) лишь забавное наблюдение, не более. Он не пытается найти какого-то скрытого контекста, игнорирует знаки.
«Тощий призрак - продолговатая тень, отбрасываемая счетчиком автомобильной стоянки на мокрый снег - была странного рдяного оттенка».
Рдяный - цвет крови, цвет смерти, а из финального акростиха читатель узнаёт, что счётчик - это тень духа Сибиллы. Рассказчик собирается найти такую же тень, только в неоново-синем оттенке. Он снова не видит знака, а видит лишь забаву, проходя мимо главного, то есть мимо аллюзии на дух Сибиллы, которая была такой же тощей, как и этот автомобильный счётчик.
6) Также такой аллюзией на сверхъестественное можно считать многие детали пейзажа, например то, что главного героя окружают темноглавые фигуры из мёртвого снега:
«Стоячие, темноглавые фигуры из мертвого снега (оставленные в пятницу плугом бульдозера) выстроились в ряд вдоль панели как рудиментарные пингвины над дрожащим блеском оживших проточных ручьев».
Эти фигуры аллюзируют на тени и духов. Вокруг повествователя формируется круг тонких знаков, намёков на присутствие духов.
«…И после обыкновенного обмена бодренькими банальностями образовался неизбежный вакуум, который он заполнил первыми подвернувшимися словами: "А знаешь, вот ведь никогда я не думал, что у Цинтии Вейн больное сердце. Мне мой адвокат сказал, что она умерла на прошлой неделе"».
Важно, что Д. сказал «первые подвернувшиеся слова». Совершенно случайно сказав эту фразу, он меняет ход событий совершенно иначе. А если рассматривать этот случай со стороны логики Цинтии (а по её логике духи умерших знакомых и друзей влияют на жизнь людей и меняют в их жизни малейшие детали), то это дела духов, которые направляют судьбы людей.
2. Анализ второй главы рассказа
1) После разговора с Д. рассказчик начинает вспоминать о том, что произошло до этого. Первым делом герой вспоминает об экзамене по французскому языку, который проводился накануне самоубийства Сибиллы:
«Помню, что на другой день я сидел за столом на возвышении, в большой классной зале, где накануне самоубийства Сивиллы проводился курсовой экзамен по французской литературе».
Сибилла отравила себя ядом. Но прежде, чем убить себя, она написала предсмертное письмо, которое поместила в свою тетрадь для сочинения по французскому языку. Этот её поступок показывает некую театральность смерти. Она завершила жизнь слишком иронично, и эта ирония видна в предсмертном письме: «Cette examain est finie ainsi que ma vie. Adieu, jeunes filles! Пожалуйста, Monsieur le Professeur, скажите ma soeur, что Смерть не лучше, чем D с минусом, но все-таки лучше, чем Жизнь минус Д.».
2) В отрывке воспоминаний героя мы многое узнаём о Сибилле: о её внешности, стиле, почерке:
«В продолжение ста пятидесяти минут мой взгляд останавливался на ней, такой по-детски щуплой в своем тесном сером платье, и я разглядывал ее старательно уложенные темные волосы, шляпку с миниатюрными цветами и гиалиновой вуалькой, какие носили в тот сезон, а за нею маленькое лицо, покрытое шрамами от кожной болезни и вследствие того напоминающее кубистическую картину, несмотря на жалкую попытку скрыть это загаром от искусственной солнечной лампы, отчего черты лица погрубели, причем прелесть его еще больше пострадала оттого что она накрасила все что только можно было накрасить, так что бледные десны зубов между потрескавшимися вишнево-красными губами, да еще разбавленные синие чернила глаз под тушью подведенными веками были единственными доступами, через которые ее краса приоткрывалась взгляду».
Повествователь не рассказывает о характере Сибиллы, о ее личности. Для него важнее внешний вид.
3) Повествователь рассказывает о предсмертном письме Сибиллы, которое и привело его к знакомству с ее сестрой, что опять же можно считать неким вторжением потустороннего в привычный для героя мир. Знакомство происходит довольно нелепо, ведь Цинтия встречается с главным героем впервые, да и причиной их знакомства является трагическое происшествие.
4) В главном герое можно заметить нетактичность, которая переходит в глупость, например, когда он, принеся Цинтии посмертное письмо Сибиллы, обращает внимание героини на грамматические ошибки сестры:
«…И углубилась опять в изучение предсмертного послания, после чего мне пришлось указать ей на грамматические ошибки в нем и объяснить, как в американских колледжах переводят слово "девочка" из опасения, что студенты будут щеголять французским эквивалентом "девки" или чего похуже».
3. Анализ третьей главы
1) В третьей главе рассказчик описывает Цинтию и повествует о начале их общения, параллельно с этим всячески критикуя и показывая Цинтию с отрицательной стороны. Он всячески высмеивает её внешний вид:
«В любовниках у нее были: неразговорчивый молодой фотограф, вдруг принимавшийся хохотать, и двое пожилых мужчин, братьев, владевших маленьким типографским заведением через дорогу. Я дивился невзыскательности их вкуса всякий раз, что мне случалось с тайным содраганием увидеть туда-сюда бегущие полоски черных волосков, проступавших сквозь найлоновый чулок по всей длине ее бледной голени с научной отчетливостью сплющенного под стеклом препарата».
2) Герой обращает внимание на глупость гостей Цинтии, их приторность, ему скучно в их обществе, притом своей глупости он не видит. Подчёркивается и некое магическое начало в Цинтии, когда упоминается, что её род восходит к князьям и кудесникам:
«Вполне возможно, что ее род восходит к князьям и кудесникам туманных островов на краю света».
3) В этой же главе появляется упоминание спиритических сеансов, и по сути, это является первым образом сверхъестественного в художественном мире рассказа. Повествователь хоть и откровенно насмехается над верой Цинтии в загробный мир и влияние оного на мир реальный, но сам является гостем её спиритических сеансов и участником некоторых «ублажений» тени Сибиллы, они проявлялись в мелкой мести господину Д.:
«И вот, чтобы ублажить ее тень, Цинтия прибегла к несколько примитивному жертвоприношению (тем не менее, было в этом что-то от Сивиллиного юмора) и начала посылать по адресу конторы Д. через умышленно нерегулярные интервалы разный вздор, как-то: фотографические снимки могилы сестры при слабом освещении; обрезки собственных ее волос, неотличимых от Сивиллиных; подробную карту Новой Англии, на которой крестиком было помечено место между двумя непорочными городишками, где двадцать третьего октября, средь бела дня, Д. и Сивилла остановились в придорожной гостинице нестрогих правил, в розово- коричневом лесу; и чучело скунса (дважды)».
4. Анализ четвертой главы рассказа
В конце четвёртой главы появляется образ шифров и опечаток, то есть игры со словами:
«Просматривал старинные книги на предмет отыскания в них таких магических опечаток, как "l" вместо второго "h" в слове "hither"»;
«Наконец, жалею, что не могу вспомнить того романа или рассказа (какого-то современного писателя, если не ошибаюсь), в последнем абзаце которого первые буквы слов неведомо для автора складывались, по истолкованию Цинтии, в послание от его покойной матери».
Это, несомненно, аллюзирует на акростих в конце рассказа Набокова.
5. Анализ пятой главы рассказа
1) В пятой главе рассказчиком подробно описывается сеанс с крутящимся столиком, читателю видно несколько негативное, а точнее, насмешливое отношения главного героя к этим сеансам:
«Как это ни грустно, Цинтия не довольствовалась этими хитроумными фантазиями и имела нелепую слабость к спиритизму. Я отказывался сопровождать ее на сеансы, в которых участвовали платные медиумы: слишком хорошо я был осведомлен о подобного рода вещах по другим источникам».
Он не верит ни во что, считает это глупым и ходит на сеансы ради сидра, который там наливают, то есть его образ складывается как образ обывателя. Его не интересуют разговоры о духах, религии, он приходит только, чтобы посидеть в тёмном уголке и попить сидра.
2) В конце этой же главы повествователь переходит от рассказа о вечеринках Цинтии к его письму ей, где он подтрунивал над некоторыми её гостями:
«После очередной такой вечеринки я написал Цинтии совершенно безобидное и в сущности доброжелательное письмо, в котором слегка подтрунивал в романском духе над некоторыми из ее гостей».
Сам герой называет письмо безобидным, но это ведёт к ссоре между Цинтией и ним:
«Что за странная эта Цинтия! Мне рассказывали, что она может быть чудовищно груба с теми, к кому расположена и испытывает уважение; однако, нужно было где-то провести границу, и так как к тому времени я уже достаточно изучил ее курьезные ауры и прочие шуры-муры, то я решил больше с нею не встречаться».
3) Это бестактно со стороны главного героя, ведь он перестаёт общаться из-за того, что ему попросту надоели странности Цинтии, он не может с ней объясниться, а просто пропадает. Его гордость и цинизм заставляют его перестать общаться с Цинтией. В данном поступке виден характер рассказчика - он по-детски поверхностен и не умеет прощать особенностей человеческой личности.
4) На этом заканчивается погружение в давнее прошлое повествователя и начинается решительная часть рассказа, где сталкивается неверие в потустороннее и в то же время страх перед ним. Это происходит сразу после возвращения рассказчика к себе домой.
6. Анализ шестой главы рассказа
1) Всё состояние героя в этот момент выражает крайнюю психологическую напряжённость, он боится Цинтии, потому что он не может верить даже в то, что загробный мир не существует. Он находится где-то посередине между верой во что-либо и полным отрицанием этой веры, что указывает на его заурядность как личности:
«Подойдя к крыльцу, я с присущей одиночеству настороженностью вгляделся в неодинаковую темноту в двух рядах окон: темноту отсутствия и темноту сна. В отношении первой я еще мог кое-что предпринять, но воспроизвести вторую мне не удавалось. Я не чувствовал себя в безопасности в постели: мои нервы только подскакивали на ее пружинах. Я погрузился в сонеты Шекспира и поймал себя на том, что как последний болван проверяю, не образуют ли первые буквы строчек какого-нибудь слова с тайным значением».
2) Происходит некий поединок между главным героем и Цинтией: «Я решил дать отпор Цинтии». Главный герой продолжает бояться призрака Цинтии, но с наступлением дня перестаёт испытывать страх и считает себя победителем в этом «турнире»:
«Я был разочарован. Находясь теперь в безопасной крепости бела дня, я сказал себе, что ожидал большего. Она, мастер ясных как стекло подробностей - и вдруг такая расплывчатость!»
На самом же деле главный герой просто не замечает ни знаков, ни намёков:
«Я принялся перечитывать свой сон сзаду наперед, по диагонали, снизу вверх и сверху вниз, пытаясь во что бы то ни стало уловить в нем что-нибудь цинтиеобразное, необычное, какой-нибудь намек, который должен ведь там быть».
2) И главный герой, думающий, что он победил, оказывается проигравшим, при этом своего поражения не признавая. Ведь он не извлёк ничего для себя, не понял урока, который преподнесла ему Цинтия. Он не понял, не поверил, что есть духи. И, пожалуй, в этом турнире нет выигравших или проигравших: Цинтия не смогла донести до главного героя суть сверхъестественного, а главный герой не смог ничего понять.
3) И всем объяснением этого незнания является последний абзац, в который зашифрован акростих:
«Сознание отказывалось соединить ускользающие линии какого-то изжелта-облачного, томительного цвета, иллюзорные, неосязаемые. Тривиальные иносказания, идиотские акростихи, столоверчение - что, если теопатическая чушь и колдовство обладают таинственной многозначительностью, едва намеченной? Я сосредоточился, и видение истаяло, ложно-лучезарное, аморфное», Расшифровка «Сосульки от Цинтии, а счётчик от меня. Сивилла».
4) В абзаце видна попытка главного героя увидеть что-то, но ничего не получается, и лишь после расшифровки этого абзаца читателем, приходит понимание всего рассказа.
2. Набоков о своем рассказе и его шифре
Сам Набоков относился к своему произведению восторженно, о чём мы можем узнать из его переписки с Эдмондом Уилсоном, его близким другом, который был известным критиком и писателем. Предоставляю здесь письмо Набокова к Уилсону, датированное 13 числом июня 1951 года: «Нью-Йоркер» отказывается печатать лучший рассказ из всех, мною написанных». Набоков подразумевает в этой переписке рассказ «Сёстры Вэйн».
2. Объяснение Набоковым смысла рассказа
1) Что послужило отказом печатать этот рассказ? На это…
Кажется, никто никогда не спорил и не спорит о том, как преподавать в школе химию или геометрию, — споры о школьном курсе литературы ведутся нескончаемо.
Какие учебные часы сократить, а какие добавить, кого из писателей «проходить», а кого не обязательно, на чем делать акценты при разборе тех или иных произведений, а на чем заостряться не стоит — мнения на сей счет то и дело сталкиваются и меняются со сменой погоды на дворе, причем меняются подчас на полную свою противоположность. Хроника этих баталий весьма занимательна и могла бы сама по себе составить предмет изучения в старших классах, хотя это, наверное, непедагогично.
Что преподает учитель словесности, беря в союзники Пушкина, Гоголя, Достоевского? Обсудим тему с учителем литературы и русского языка гимназии N 1543 г. Москвы Еленой Волжиной.
Отсутствие чтения может привести к атрофии воображения
Не сочтите вопрос дурацким или, наоборот, перегруженным философией, мне просто интересно, как на него отвечает учитель словесности: зачем нужно читать книги?
Елена Волжина: Я долго работаю в школе, почти сорок лет. И мне казалось, что ответ на этот вопрос — зачем читать? — из области этики, может быть, эстетики или из сферы формирования личности. А недавно я прочла исследования ученых из Университета Эмори, доказавших, что чтение увеличивает число нервных связей в мозгу человека: происходит резкая смена видов нервной деятельности и характера кровообращения. При чтении кровь поступает в те области мозга, которые не бывают задействованы при просмотре телевизора или компьютера — это уже выводы оксфордских ученых. Итак, чтение влияет на нейроны.
То есть на физиологию?
Елена Волжина: Да. Не читающий книг не задействует ту область коры головного мозга, которая отвечает за превращение значка в образ, образа — в ассоциацию, ассоциации — в собственный эмоциональный опыт и в поведенческую ситуацию. Отсутствие чтения может привести к атрофии воображения. Уже давно замечено, что визуальное сознание последнего поколения детей, воспитанных компьютерной картинкой, вытесняется виртуальным. Не надо будить воображение и рисовать самому мир в картинах и образах — за тебя это сделал любой гаджет, бери и пользуйся. Визуальное сознание из-за этого становится пассивным, лишается постоянного тренинга. В итоге формируется личность, но какая? Нам пока неизвестно, что станет с человеческой породой через два-три поколения после того, как люди разучатся читать книги.
Выживать вместе с Робинзоном, задумываться вместе с ним
Чему, на ваш взгляд, учит литература?
Елена Волжина: Слово «учить» немножко скомпрометировано.
Может, оно вообще здесь неуместно?
Елена Волжина: Оно уместно в смысле формирования эмоционального, интеллектуального опыта. Литература учит языку мышления, языку воображения, языку понятий и таким образом способствует формированию личности. Не могу сказать, что каждый из нас, учителей-словесников, в течение урока ежеминутно думает о формировании личности, — это происходит само собой, исподволь. Но то, что литература влияет на личность, — факт, многократно подтвержденный педагогической практикой, в том числе моей собственной. Один мой ученик ни в какую не хотел читать книги и учить стихи: «Я не могу учить стихи, у меня не работает память, я никогда не запомню ни одного стихотворения, и из книг я читаю словари, мне достаточно». Прошло полтора года. И вот после того, как мы прочли «Путешествия Гулливера», он подошел ко мне потрясенный: «Елена Дмитриевна, вы не представляете, как литература меня изменила!»
Сколько ему лет?
Елена Волжина: Сейчас двенадцать, это шестой класс. Он постоянно спорит со мной. Я ему говорю: «Ох, как ты навострился спорить!» А научился говорить он благодаря чтению, и это еще одна его важная функция. Что литература меняет людей, ты понимаешь не в первый год работы, а лет через пятнадцать, когда вырастают твои ученики, и ты с ними уже в дружеских отношениях, они говорят тебе вещи, которые тебе неловко слышать, потому что это кажется грубой лестью, но ты замечаешь, что и на самом деле в них что-то поменялось. Кто-то стал мягче, тоньше, кто-то, ранее самоуверенный, стал сомневаться в себе, кто-то стал просто интересным человеком, гораздо умнее тебя, и его хочется слушать. Литература меняет сознание. Раскрепощает его, делает свободным. Мы недавно закончили читать Свифта. А перед этим был Дефо. Весь наш шестой класс — это литература путешествий, робинзонад, одиссей. Мы с моими коллегами поставили задачу — открыть детям пространство истории и географии, вытащить ребенка из уютного кресла, где он, жуя бутерброд, читает Гарри Поттера, и кинуть его в мир 37-й параллели Жюля Верна. Или заставить выживать вместе с Робинзоном и задумываться вместе с ним, над вопросом Пятницы: если Господь такой всесильный, то зачем он создал дьявола? И приходить к осознанию, что, задавая себе самые главные вопросы, ты сам часто вместо ответов используешь готовые штампы, клише. А потом был Свифт, и, дойдя до Гулливера в стране лапутян, мы изрядно повеселились, оказавшись среди этих «ученых» и их прожектов. Погружаясь в абсурдный мир романа Свифта, мы учимся иронично относиться к безумным прожектам современности и понимать, что иные из тех, кто выдает себя за деятелей науки, пытаясь получить солнечную энергию из огурцов, есть настоящие лапутяне. И мы хохочем над ними. Это свобода? Это свобода. А потом мы читаем про машину, в произвольном порядке выбрасывающую слова, из которых лапутяне складывают сначала предложения, потом тексты. И Сережа Кузьмин мне говорит: «Елена Дмитриевна, это насмешка восемнадцатого века над будущим абстрактным искусством». Читающие дети — это уже другие дети. Они мыслят ассоциативно и понимают, что литературная классика, рассказывая о прошлом, всегда ведет с нами разговор о настоящем.
Так смешны эти шаманские пляски над школьной программой
Сегодняшняя школьная программа по литературе — она, на ваш взгляд, помогает или препятствует формированию свободного сознания?
Елена Волжина: Мне так смешны эти шаманские пляски над школьной программой. Как бы участники этих плясок ни спорили, какие бы бумажные мечи они ни пытались скрестить, ничего с русской классикой поделать нельзя. Она была и останется НАШЕЙ школьной программой. И вы никогда никем не замените Пушкина, Толстого, Достоевского.
Откуда вообще возник разговор, что «Войну и мир», «Преступление и наказание» не нужно в школе изучать?
Елена Волжина: Вопрос был поставлен несколько по-другому: мол, эти прекрасные произведения достаточно сложны для понимания, нужен умный учитель, который был бы проводником между текстом и учеником, а таких учителей у нас, к сожалению, меньше, чем хотелось бы. А один известный чиновник прямо заявил, что он в свои шестнадцать лет читал «Преступление и наказание» и ощутил скуку, ничего не поняв, поэтому, значит, не обязательно включать этот роман в школьную программу.
В вашей гимназии произошло сокращение учебных часов на уроки литературы?
Елена Волжина: У нас тот же объем часов, какой был прежде.
Это достаточный объем?
Елена Волжина: Достаточный. И в этом огромная заслуга нашей администрации. Почему гимназия N1543, согласно рейтингам, первая в России по филологии? Потому что администрация понимает роль литературы в жизни каждого ребенка, в каком бы профильном классе он ни учился — гуманитарном, математическом или биологическом.
У вас ученик имеет право сказать: а можно я не буду учить…ну, допустим, «Стихи о советском паспорте», а вместо них выучу другое стихотворение?
Елена Волжина: Если вкус позволяет ему выбрать что-то более достойное, я пойду ему навстречу. Просто я никогда не заставляю учить «Стихи о советском паспорте». У меня в младших классах дети раз в месяц читают свои любимые стихи. А с девятого класса регулярно проводятся поэтические зачеты. Закончился Лермонтов — будь добр, десять-пятнадцать его стихотворений выучить наизусть. Любых. Или из Пушкина — шестнадцать-восемнадцать стихотворений постарайся запомнить. На выбор. А в одиннадцатом классе начинается Серебряный век: Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Цветаева… Вы не представляете, какими уроками счастья являются для детей эти часы!
Вся русская литература пронизана духом православия
Время от времени звучат предложения ввести в школах предмет «Основы православной культуры». Противники этой новации свою позицию аргументируют так: «Достаточно того, что дети изучают произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Тургенева, Гончарова — вся русская литература пронизана духом православия». Вы в этом споре на чьей стороне?
Елена Волжина: Нет ничего дурного в том, чтобы рассказывать детям об основах православия и христианских притчах. Любому словеснику так или иначе приходится заниматься религиозным просвещением, объясняя, например, при чтении романа «Преступление и наказание» смысл притчи о воскрешении Лазаря. Другое дело, что в роли просветителей не всегда выступают умные и образованные люди. И тогда может начаться то, что в царских гимназиях происходило на уроках Закона Божьего — и подкладывание иголок батюшкам, и сочинение оскорбительных частушек… Когда подростку что-то навязывают, он сопротивляется. Поэтому я за то, чтобы православная культура, если кто-то считает, что ее нужно преподавать, входила в школу книгами наших классиков. Русский философ Николай Бердяев писал: «Вся наша литература ранена христианской темой. Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает нашу литературу христианской даже тогда, когда русские писатели отступали от веры». И это действительно так. Русская литература является православной по своему духу и способна не только проиллюстрировать, но и раскрыть детям высокие евангельские истины. Как понять повесть Пушкина «Станционный смотритель» в отрыве от деталей, а именно — от тех картинок, что висели в избе Самсона Вырина? Там четыре сюжета, изображающих историю блудного сына. Последняя картинка — покаяние. Он стоит на коленях перед отцом, который принимает его и радуется его возвращению больше, чем постоянству старшего, который всегда ему помогал. Образ Дуни вне этого библейского сюжета многое теряет. А гоголевский мир, где человек всегда объект происков нечисти? Набожный Вакула в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», ухватив черта за хвост и перекрестив, подчиняет его себе. А Лермонтов? Вспомним знаменитый пейзаж в «Фаталисте», когда Печорин возвращается из казачьей станицы, смотрит на звездное небо и думает, что были некогда люди премудрые, уверенные, что светила небесные принимают участие в их земных делах, определяя жизнь. А мы, думает герой, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха. Печорин остро переживает утрату веры, разрушившую его личность, заставившую тратить свои необъятные силы на ничтожные действия. А Достоевский? Его вне религиозного контекста вообще понять невозможно. «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Идиот», «Бедные люди»… Все это и есть основы православной культуры.
Если бы чиновники ходили к нам на уроки, они писали бы другие циркуляры
Насколько сегодня идеологизирована школьная программа по литературе?
Елена Волжина: Она вообще не идеологизирована. Какой такой специальной идеологией можно наполнить, например, «Капитанскую дочку»?
Ну, «духовные скрепы», «воспитание патриотизма»…
Елена Волжина: В «Капитанской дочке» присутствует и то, и другое, и еще много чего полезного для воспитания человека, но эту повесть вовсе не обязательно подавать под таким соусом.
А как же иначе? Идеологическим соусом литературу в школах всегда приправляли: Пушкин — «враг самодержавия», Некрасов — «обличитель крепостничества».
Елена Волжина: Да-да… На эту тему было много анекдотов. Пушкин — первый большевик, потому что он первым сказал: «Октябрь уж наступил…» Все это глупости, над которыми можно посмеяться.
Вы хотите сказать, что и Онегин уже не «лишний человек», и Катерина — не «луч света в темном царстве»?
Елена Волжина: Конечно!
Вы сейчас о своих уроках говорите?
Елена Волжина: А о чьих же еще. Каждый учитель сам решает, как ему трактовать то или иное произведение литературы, на что сегодня нужно и важно сделать акцент. Давно нет обязательных тем сочинений. Даже статьи Белинского можно теперь изучать как пример интересной, немного социологизированной критики, не более того. Поэтому обвинить министерство образования в жестком контроле над учителями-словесниками я не могу.
Чиновники разве не ходят к вам на уроки, не докучают инспекционными проверками?
Елена Волжина: Если бы они ходили к нам на уроки, они писали бы другие циркуляры. По крайней мере не называли бы школу учреждением, которое «оказывает образовательные услуги».
Скажите, вы ощущаете себя свободным человеком в том деле, которым занимаетесь?
Елена Волжина : Я за свою жизнь могла несколько раз поменять профессию. Я даже пробовала что-то другое делать, не уходя из школы, но все равно возвращалась к урокам литературы и русского языка. А уж в нынешние времена важнее и честнее всего — быть в школе.
И все же… Вы свободны как учитель?
Елена Волжина: Внутренне я свободна. Конечно, школьный формат — удавка: учителя часто чувствуют себя зависимыми от рутины, нагрузки, администрации, щупальцев власти, глупых реформ, от участия в идиотских мероприятиях. Но потом ты остаешься с ребенком в классе, и между вами только текст. Вы скажете: 40 лет одни и те же тексты! Но это тоже как любовь и ее химия: тебе открывается глубина этой книжной вселенной. И то, что недоступно молодому неопытному учителю, открывается со временем и опытом.
А с внешней стороны? Я имею в виду контролирующие инстанции.
Елена Волжина: Прийти, просидеть у меня десять уроков подряд — это огромный труд.
Но приходят, сидят?
Елена Волжина: В последнее время все меньше, потому что их это вообще не интересует. Вы знаете, я тоскую по тем замечательным, умным методистам, которые когда-то приходили к тебе на урок, смотрели, слушали, а потом вступали с тобой в серьезный и содержательный разговор.
Были умные методисты?
Елена Волжина: Были. Умному методисту ты всегда объяснишь, почему у тебя ТАКАЯ программа, почему в ТАКОЙ последовательности выстроены произведения. А сегодня умных людей в контролирующих инстанциях я не вижу.
Отбиваться приходится от контролеров?
Елена Волжина: Администрация отбивается. Посмотрите, что делают ревизоры. У меня идет кружок русского языка. Они приходят с журналом и говорят: почему у вас не отмечены отсутствующие? Я: у меня нет времени на это. Они: это финансовый документ, вам за это деньги платят. Человек не вникает ни в содержание наших занятий, ни в то, с каким интересом дети посещают этот кружок. Это самое оскорбительное в деятельности проверяющих — безразличие к процессу обучения и «ловля блох» в бумажных делах.
Мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся
Вы слышали, в Финляндии решили пойти на радикальное изменение в системе школьного образования — отменить разделение на школьные дисциплины и перейти на междисциплинарный формат. То есть изучать «Робинзона Крузо» на стыке литературы, истории, географии, а может, еще и физики, если вспомнить, как он на своем острове огонь добывал. Как вам такая идея?
Елена Волжина: Идея здравая. Ребенку полезно знать, кто был современником Достоевского в Европе и Америке. И почему Достоевский начал свою литературную деятельность с того, что перевел Бальзака. И как соотносится с Достоевским творчество Шиллера: почему в его романах так много шиллеровских цитат, особого идеалистического духа. А дело в том, что Достоевский в детстве посмотрел трагедию Шиллера «Коварство и любовь» с Мочаловым в роли Фердинанда — и был потрясен. Междисциплинарный формат — это способ комплексного изучения всех школьных предметов. Но мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся о том, чтобы синхронно преподавать. Мы читаем «Евгения Онегина» и «Горе от ума» в девятом классе, а они еще не говорят о декабристской трагедии.
Нет, в самом деле, почему бы историю кавказских войн не изучать по «Хаджи-Мурату»?
Елена Волжина: Ни один учитель истории сейчас не касается темы кавказских войн. Чтобы не вызывать нежелательных ассоциаций с нашей современностью. А вот учитель литературы, говоря о лермонтовском «Максиме Максимыче», неминуемо расскажет о войнах на Кавказе. У каждого учителя-предметника своя линия истории.
Как учитель литературы чего вы больше всего хотите сейчас?
Елена Волжина: Я хочу, чтобы самые умные молодые люди пришли в школу за свободой. Хотя она категория недостижимая, как и мечта, но если нет мечты и стремления к ней, то нет смысла ни в чем. Свобода — это то, чего нет здесь и сейчас, но что может оказаться, по воспоминаниям, в прошлом и чего бы хотелось в будущем. Конечно, в молодости мы больше свободны, даже работая в школе: вместо знания — дерзость спонтанной мысли, вместо понимания психологии тех, кто перед тобой сидит, — химия отношений из-за молодости и общего заговора учителя и ребенка против рутины и взрослых. А когда ты повзрослеешь, свобода дерзости может стать свободой смыслов. И в какой-то момент свобода тактики, то есть ТЫ на уроках, покажется не столь важной в сравнении со свободой стратегии: каким станет УЧЕНИК после общения с литературой, откроет ли она в нем личность. Школа — это организм, требующий пузырьков свободы в крови. И я до сих пор уверена: преподавать литературу в школе — это самое честное, а значит, свободное, что мы можем делать здесь и сейчас.
Визитная карточка
Елена Волжина — учитель литературы и русского языка гимназии N 1543 г. Москвы, заслуженный учитель России, дважды лауреат премии Москвы, победитель Всероссийского конкурса «Лучший учитель», автор нескольких книг серии «Русская литература. Произведения школьной программы», ее ученики 10 раз становились победителями и призерами Всероссийской олимпиады по литературе. Всю жизнь работает в школе, 4 года преподавала в США, но вернулась к русским школьникам. Родилась в Москве, окончила МГПИ имени Ленина. Каждые каникулы ездит с классом по России, со старшеклассниками отправляется в гуманитарные экспедиции, предпочитая жизнь в палатках на природе. Ставит спектакли, сочиняет капустники, считает себя счастливой.
ЛИТЕРАТУРА
Кстати, о книгах. Елена Дмитриевна, какой самый важный школьный предмет?
Ну, конечно, литература. Я бы не могла преподавать предмет, если бы не считала его самым важным. Литература и русский язык – два предмета, во время которых ты учишься слышать и понимать себя, слушать и понимать других. Это то, что в жизни является самым важным навыком: умение общаться с другими и умение разговаривать с собой. Без этого ни математический, ни химический, ни даже исторический миры не нужны. Если ты не слышишь себя и не слушаешь других, то никакие области знаний тебе не помогут и не спасут. Тебе может не быть близко то или иное произведение, но ребенок не должен об этом знать: он сам сделает выбор. Мне почему-то легко построить эффектный урок по не самому любимому автору: ухожу в «штучки», приемы, не боясь оскорбить глубину произведения. А чем любимее вещь, тем строже и проще будет урок. Сначала в классе все важное прочтем, прокомментируем и только потом обобщение, проблемы, тезисы, итоги.
Если важно именно общение, то почему все-таки именно литература? Ведь общаться можно на любую тему.
Так искусство общения и состоит в том, чтобы говорить не о последних покупках, а о творческих вещах. Почему я так люблю творческие зачеты? Когда два пятиклассника говорят не о последней модели телефона, а о том, как лучше сыграть сказку Пушкина, с какой декорацией, нужен ли тут голос от автора или не нужен, это в первую очередь урок общения друг с другом на профессиональную тему. На уроке литературы, обсуждая философские и морально-этические проблемы, ты все равно говоришь с другим про него и про себя, потому что говоришь о своем мнении по поводу того или иного произведения. Говоришь ли ты терминами или бытовым языком, аргументировано или не очень, но ты всё равно вступаешь в общение, ты диалогичен. А если ты никого не слышишь, ты монологичен, и это твоя большая психологическая проблема. Умеешь ли ты спорить? Или ты всегда несёшь заранее вычитанное, выученное, сформулированное знание, а навыки непосредственного общения – умения услышать, понять, аргументировать тебе не даны? Всё это формирует урок русского языка и литературы в значительно большей степени, чем остальные предметы.
Какова роль спецкурсов и факультативов? Есть ли они сейчас?
Конечно, всё это есть и работает в гуманитарных классах. Ещё какие факультативы - попробуй не приди! Особенно если их порой ведут мои выпускники. Конечно, у детей это всё из ушей вываливается, достаёт их. Но в последнем моем выпуске в 2008 году – 11 филологов. Одиннадцать филологов и журналистов в МГУ, РГГУ и ВШЭ! Ещё четверо – иностранные языки. Двое - историки. Абсолютно гуманитарный выпуск во всей своей полноте, пошедший заниматься этими видами деятельности: говорить, писать, переводить, рассказывать. А победитель Всероса по литературе Толик Михайлов пошел на глобальную экономику…
А насколько важна для восприятия ребёнком литературы личность самого учителя литературы?
Учитель литературы – этот тот, кто на уроке открывает мир прозы и поэзии. Кто в пятом классе учит детей читать, читая вслух, спрашивая их об услышанном и убеждать, что то, что они читали дома про себя, и то, что они слышат прочитанным в классе, – это два разных произведения. Учитель литературы берёт пятиклассника и проводит его по миру пушкинских сказок, которые кажутся прочитанными в трехлетнем возрасте. А на уроках литературы открывается тот пушкинский мир и та вселенная, где сверху, «в синем небе, звезды блещут», снизу, «в синем море, волны плещут», а в середине – бочка с необыкновенным младенцем. И эта вселенная захватывает ребёнка, чудо открывается не сказочной, а этической стороной. Я знаю, как просто и глубоко умеет говорить с пятиклассниками Ирина Викторовна Дорожинская, как Наталья Анатольевна Михайловская, преподавая историю искусства, талантливо говорит об этих же вещах, соединяя этическое и эстетическое.
Сознание школьника на моих глазах на протяжении обучения меняется. В старших классах – трижды. После «Героя нашего времени» дети начинают по-другому писать. После романов Достоевского они начинают по-другому мыслить. Наконец, после целого цикла поэзии Блока они начинают по-другому говорить о поэзии.
Я вижу, как в пятом классе учитель литературы везёт ребёнка в первую поездку – Переславль-Залесский, Ярославль, по дороге Александров или Троице-Сергиева Лавра. И мы учимся писать эссе по первым двум-трём дням впечатлений. Вы спросите: почему эссе, а не сочинения? Потому что сочинение всегда на заданную тему и пахнет школьным общепитом. Не хочется в каникулы напоминания об уроках. Эссе – сгусток личных чувств, оно не следует плану, а всегда ассоциативно, наполнено образами, эмоциями, яркими деталями, метафорами. Этот жанр ввел Мишель Монтень, французский мыслитель эпохи Возрождения, написав книгу «Опыты»», по-французски «эссе». Монтень размышлял о том, как преодолеть страх смерти: в своих миниатюрах он задавал вопросы, цитировал древних, описывал свое состояние, прихотливо связывая нити повествования. Сегодня в Европе принято писать эссе в любой области: ты должен писать о личном восприятии.
Что слышу я в первых эссе? Беспомощность, рекламный ролик, бесконечные ходульные предложения, неспособность сказать о том, что поразило, потому что ребёнок не заметил ничего. Он не услышал ничего – слушал, открыв рот, но не запомнил ничего! Через четверть – следующая поездка. Очередные эссе. Учу обращать внимание на детали. В конце пятого класса три-четыре человека пишут уже удивительно, и остальные, раскрыв рот, слушают. В шестом классе мы совершаем следующие поездки, и дети уже ходят, как в лавке древностей. Я вижу: вот он смотрит на эту яблоню в Ростовском монастыре. Он точно включит её в своё эссе. А этот забрался на крепостную стену и смотрит вдаль. И я понимаю, что это потрясающее озеро под Ростовом войдёт каким-то образом в его эссе. Они учатся видеть детали, искать образы и рассказывать об этом. Сначала только эссе, а с класса седьмого и стихи. В каких только местах мы не читали свои шедевры! У костра, в аэропорту перед взлетом, в камере хранения Московского вокзала в Питере, в тренажерном зале в Греции, под лестницей итальянского отеля, во всех фойе всех гостиниц, в поезде из Соловков: 40 человек в одном купе (проверьте, если не верите!).
Важно, чтобы учитель тоже писал, давая мастер-класс. Хочешь не хочешь, а перед вечерним чтением впечатлений я часа за два начинаю писать, ненавидя этот вид работы. Но почти всегда через час включаюсь в процесс и пишу сама: до седьмого класса прозу, а потом и стихи, причем комментирую, объясняю, почему выбран тот или иной образ. Год назад мы ездили в Новгород, и я, гуляя, набрела на старые бараки, где до сих пор живут люди. В голове возник образ некого смотрителя церквушки Феофана Грека, хранящего сухую штукатурку с фресками этого мастера. Особенно после экскурсии в этот храм запомнилась техника “пробел” (это особый прием иконописного письма, создающий свечение материи). Я не успела закончить стих, но восьмиклассники насели: вы должны тоже прочитать! Я извинилась и пообещала, что напишу после возвращения в Москву и повешу на доске шедевр. И что? В первый же день после каникул математики и биологи потребовали историю в стихах. Пришлось повесить:
Новгородские прогулки
В бараке на улице Славной
Живет новгородский музейщик.
Из старых церковных развалин
Спасает мудреные вещи.
Орехи подсвечником колет,
Хранит соль и сахар в кадилах,
И кошек овсянкою кормит,
Гоняя их с камней могильных.
Он пишет про древнее вече
И юного князя Мстислава,
Куда-то уходит под вечер,
А днем - как ни в чем не бывало.
В трех ведрах – сухие останки
Разрушенной фрески алтарной,
В сарае, закрытые дранкой,
Распятье и крест деревянный.
Он в снах говорит с Феофаном
О Спасе и технике пробел,
О льющемся свете нетварном,
О тех, кто судьбу свою пропил.
Он тихо читает молитву,
Пытаясь за всех заступиться,
Но страшны горящие блики
На угольно-пепельных лицах.
В бараке на улице Славной
Забиты два крайних окошка.
На месте церковных развалин
Посажена кем-то картошка.
Креста нет, распятья, сарая,
Привычной вечерней молитвы,
Но свет Феофанова Рая
И образ музейщика слиты.
И только голодные кошки
Чего-то все ждут у окошка…
Или мы в Греции сочиняем стихи с включением этнографических или мифологических образов, и я пишу:
Видение у подножия Олимпа в древнем городе Дионе
Отравлены Куном мы с самого раннего детства,
И все отшлифованы мифом, как камень дельфийский:
Париса в любовники выберу девичьим сердцем,
В мужья ж не богов – предадут. Пастухов олимпийских.
И стану гречанкой в деревне на склоне Олимпа,
И мужу свяжу жаркий свитер из шерсти козлиной,
И вечером буду смотреть не альбомы с Кокошкой и Климтом,
А в раме окна наблюдать за округлой вершиной…
Горластых гусей назову Полидевк с Полиником,
Козу – Амалфеей, свой дом – неприступной Элладой.
И ложе из трав постелю в винограднике диком,
Под вечер, когда муж пригонит кудрявое стадо.
Подругой мне станет Изида – богиня Египта.
Я к ней проберусь по воде перламутрово-серой.
И вспомнится, как прорастает Осирис убитый
И тянется веткой к вдове, что в неволе у Зевса.
Мы две чужестранки, но мрамор и плоть непохожи:
Я ведь осталась в Олимпе по собственной воле!
Но слезы бегут по моей и по мраморной коже…
Вот что привиделось мне на раскопках в Дионе.
Всё, что мы с ними делаем, читаем, пишем, репетируем, о чём смеемся – делает и учитель литературы. Каждая поездка заканчивается капустником, где мы смеёмся над тем, что казалось очень серьёзным, – психологические проблемы и обиды, смеёмся над теми, кто нас обидел или кого мы обидели, все превращая в смех, и наступает примирение. Ребёнок опаздывал к каждому завтраку, каждому ужину, не мог собрать свою сумку, терял вещи в каждой гостинице, а потом становился темой для капустника. И он уже сам хохочет, потому что он герой этого капустника. И он уже не плачет от очередного замечания, а старается об этом помнить, выйти из образа недотёпы. И это тоже делает учитель литературы, который ездит с ними в эти поездки.
Списки на лето. Они всегда огромные, потому что это не «список на лето», а список на школьную жизнь – года на два. Они не только их читают, они рассказывают о них полсентября, каждый урок отчитываются. После окончания школы приходят:
– Елена Дмитриевна, что почитать?
- Слушай, нет времени, я тебе скину в почту списочек.
Мне звонят родители детей, окончивших уже школу:
- Елена Дмитриевна, что почитать?
- В смысле?
- Ну, я раньше с Танечкой всё читала, а теперь списки кончились. Что предложите?
- Напишу, посоветую
Это учитель литературы. Это не Елена Дмитриевна, это учитель литературы, у нас так ведут себя все. Это учитель, который закладывает ту самую программу, усложняющую твою жизнь, которая ведь не просто режим дня – с утра съел, выпил, побежал, поработал, покурил, в течение трудовой жизни получил награды, заработал пенсию. В этой жизни есть что-то ещё. Эстетическая составляющая в виде книг, поездок, театров необходима, иначе – депрессия, чувство смыслоутраты. Конечно, если человек воцерковлен, ему это не грозит, но об этом в интервью не скажешь.
Вы описали учителя литературы, как вы его видите, в некотором общем, бесполом варианте. Вспоминая ваши слова о мужском человеческом благородстве Завельского, хотел бы узнать, в чем специфика, если учитель литературы женщина? Какие дополнительные возможности это дает?
Наверное, самые лучшие учителя литературы – мужчины. Как повара и парикмахеры. Но судьба в России быть учителем литературы – женщине. Хотя есть легенды! Целые поколения помнят Айзермана, Феликса Раскольникова, Фейна, Камянова, сейчас говорят о Льве Соболеве и Эдуарде Безносове, у нас работал замечательный Самуил Григорьевич Мороз. Знаменитые учителя литературы!
Можно ли оставаться женщиной, будучи учителем? У каждого по-своему. Конечно, есть женские штучки. Конечно, можно улыбнуться и попросить: «Ну прочти это ради меня. Вдруг тебе понравится?» Я помню, как вела урок в польской школе, преподавала русский язык, рассказывала о поэзии Маяковского. Они все слушали, а самая поглощенная моим рассказом польская студентка подходит ко мне после лекции и говорит: «Какая красивая кофта на вас! Я смотрела весь урок, как это красиво!» И я поблагодарила её. Потому что эстетика, в том числе и то, как ты выглядишь, тоже определяет – есть ли к тебе первичное внимание. Это уже потом становится неважно. А момент, когда ты только входишь в жизнь ребёнка, ты должен иметь эстетическую составляющую. Если ты женщина, то женскую, если ты мужчина, то джентльменскую. Должен.
Что мешает женщине преподавать литературу? Наверное, излишняя эмоциональность, порой пристрастность. Мужчина по определению аналитичнее, в нем меньше бытового, ему дети с удовольствием простят интеллектуальное превосходство. Женщина-учитель ближе, но с ней хочется соперничать, щелкнуть за небрежность, «показать место». Это у нас в менталитете, и нужно не обижаться, а быть на высоте. Конечно, есть учительницы с материнским инстинктом, пример – Софья Филипповна Либерова, она берет ребенка в 5 классе и пестует его до выпуска, даже если уже не учит. Это врожденный дар, у мужчин это встретишь редко. А я учитель-провокатор, как уже говорила выше. Я провоцирую ленивых, самоуверенных, неглубоких, робких, молчунов, тугодумов, равнодушных. Организую споры, говорю порой глупости и жду реакцию: промолчат или ввяжутся в спор, чтобы выразить свое мнение, найти аргумент, построить монолог. Это для меня главное, и дети уже после первого года чувствуют за моей педагогической «агрессией» интерес к ним, а не к себе. В общем, на уроках мы не молчим.
Возвращаясь к упомянутым Вами «спискам литературы». А что бы Вы посоветовали взрослому человеку, выпускнику перечитать из школьной программы?
Я восхищена тем, что выпускники почти все перечитывают Толстого и Достоевского. Радуюсь, что в школе Достоевский обычно идёт хорошо, а директор каждый раз меня ругает: незачем детям столько Достоевского читать, они ничего в нем не поймут! Не соглашусь никогда: дети обычно заболевают им, это мой любимый автор. Главные его романы (а мы обычно читаем пять романов) в кого-то не помещаются, но у них остается почтительное отношение, кто-то проглатывает и болеет этим, кто-то не читает, честно признаётся, что нет времени, потом прочитывает. Конечно, я ориентируюсь на тех, кто со мной говорит об этом с благодарностью. Кому-то это наверняка поперёк горла. Кому-то и Набоков поперёк горла, так я их достаю им в 7 классе, когда мы почти каждый урок пишем изложения по его роману «Другие берега». Но они перечитывают, и это очень приятно. Недавно Лиза Паремузова призналась, что перечитала опять Достоевского, а сейчас взялась за Толстого, хотя она и тогда в школе их читала. Но уже на другом уровне – и это правильно. Я сама Пушкина стала понимать только через 15 лет его преподавания. Это самое большое для меня откровение! Что я делала с «Капитанской дочкой» первые 15 лет, и что в итоге мне открылось за последние лет десять – это два разных автора и два разных произведения.
К вопросу о перечитывании. Умный человек не читает, а перечитывает. Начните с романа Лермонтова лет в 25, к Пушкину вернитесь лет в 30, Гоголь может быть или первой школьной любовью, или останется Атлантидой, Салтыков-Щедрин – самостоятельное счастье, после него современная сатира покажется жалкой и глуповатой, Бунина и Чехова всю жизнь держать рядом с ночным столиком, о Толстом и Достоевском уже говорила. Не верю, что можно перечитывать «Мастера и Маргариту» и «Тихий Дон» – гениально, но одноразово. Извините.
Что читать сегодня? Вот что понравилось мне за последнее время в журнале “Иностранная литература” (я его лет 30 выписываю). В нем публикуются произведения, получившие различные литературные премии, они мгновенно переводятся нашими лучшими переводчикам. Рекомендую авторов и любые их произведения:
Англичане Джон Фаулз, Аллен Беннет, Дональд Рейнфилд («Жизнь Антона Чехова»).
Американцы Филипп Рот, Пол Теру, Пол Остер.
Сербы Милорад Павич, Горан Петрович.
Итальянец Алессандро Барикко.
Чех Михал Вивег.
Поляк Анджей Стасюк (особенно рассказы!).
Испанец Перес де Реверто (сквозь захватывающие сюжеты проступает любая эпоха).
Южноафриканец Дж. Кутзее. «Бесчестие».
Турок Орхан Памук и иранец Муххамед-Казем Мазинани («Последний падишах»)
Готфрид Бенн (немецкий экспрессионизм) и гениальный русско-австро-румыно-французский Пауль Целан.
А вот что из русской современной прозы:
1. Дмитрий Быков. «Борис Пастернак».
2. Андрей Волос. «Победитель».
3. Алексей Иванов. «Географ глобус пропил»; «Золото бунта», «Сердце Пармы», «Блуда и МУДО».
4. Майя Кучерская. «Дочки-матери».
5. Захар Прилепин. «Санькя».
6. Павел Басинский. «Лев Толстой: бегство из рая».
7. Лилиана Лунгина. «Подстрочник».
9. Людмила Улицкая. «Зеленый шатер».
10. Фрида Вигдорова. «Воспоминания».
А если стихи любимые вас попросить прочитать?
Вспоминаются пушкинские «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы»:
Мне не спится, нет огня,
Всюду сон и мрак докучный …
Я люблю, когда в стихах любое неэстетичное, мрачное и бессмысленное явление благодаря ритму и звуку обретает гармонию и смысл, становясь шедевром. Когда Пушкин и его лирический герой обращаются: «Жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня», то есть признаются, что жизнь прошла зря, но в этих медитативных стихах тема отсутствия смысла жизни приобретает ритм и звук – так и рождается смысл жизни! «Болящий дух врачует песнопенье»...
Люблю многие стихи Мандельштама и Иосифа Бродского, открыла для себя Готфрида Бемма и Пауля Целана. Много чего ещё есть на свете, что вызывает у меня физическое наслаждение, когда я произношу некоторые строчки прозы или поэзии. Но самые любимые строчки - это «Баллада» Владислава Фелициановича Ходасевича:
Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей.
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей.
Кругом - освещенные тоже,
И стулья, и стол, и кровать.
Сижу - и в смущеньи не знаю,
Куда бы мне руки девать.
Морозные белые пальмы
На стеклах беззвучно цветут.
Часы с металлическим шумом
В жилетном кармане идут.
О, косная, нищая скудость
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
И я начинаю качаться,
Колени обнявши свои,
И вдруг начинаю стихами
С собой говорить в забытьи.
Бессвязные, страстные речи!
Нельзя в них понять ничего,
Но звуки правдивее смысла
И слово сильнее всего.
И музыка, музыка, музыка
Вплетается в пенье мое,
И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвиё.
Литература и нужна для того, чтобы уметь понимать, что ты не в плену комнатки с лампочкой, а ты вслед за пушкинским «Узником» способен ощутить себя вне темницы. «Пора, брат, пора, туда, где за тучей белеет гора».
Для меня любимые стихи – те, которые выводят меня за эти пределы.
Кажется, никто никогда не спорил и не спорит о том, как преподавать в школе химию или геометрию, - споры о школьном курсе литературы ведутся нескончаемо. Какие учебные часы сократить, а какие добавить, кого из писателей "проходить", а кого не обязательно, на чем делать акценты при разборе тех или иных произведений, а на чем заостряться не стоит - мнения на сей счет то и дело сталкиваются и меняются со сменой погоды на дворе, причем меняются подчас на полную свою противоположность. Хроника этих баталий весьма занимательна и могла бы сама по себе составить предмет изучения в старших классах, хотя это, наверное, непедагогично.
Что преподает учитель словесности, беря в союзники Пушкина, Гоголя, Достоевского? Обсудим тему с учителем литературы и русского языка гимназии N1543 г. Москвы Еленой Волжиной.
Отсутствие чтения может привести к атрофии воображения
Не сочтите вопрос дурацким или, наоборот, перегруженным философией, мне просто интересно, как на него отвечает учитель словесности: зачем нужно читать книги?
Елена Волжина: Я долго работаю в школе, почти сорок лет. И мне казалось, что ответ на этот вопрос - зачем читать? - из области этики, может быть, эстетики или из сферы формирования личности. А недавно я прочла исследования ученых из Университета Эмори, доказавших, что чтение увеличивает число нервных связей в мозгу человека: происходит резкая смена видов нервной деятельности и характера кровообращения. При чтении кровь поступает в те области мозга, которые не бывают задействованы при просмотре телевизора или компьютера - это уже выводы оксфордских ученых. Итак, чтение влияет на нейроны.
То есть на физиологию?
Елена Волжина: Да. Не читающий книг не задействует ту область коры головного мозга, которая отвечает за превращение значка в образ, образа - в ассоциацию, ассоциации - в собственный эмоциональный опыт и в поведенческую ситуацию. Отсутствие чтения может привести к атрофии воображения. Уже давно замечено, что визуальное сознание последнего поколения детей, воспитанных компьютерной картинкой, вытесняется виртуальным. Не надо будить воображение и рисовать самому мир в картинах и образах - за тебя это сделал любой гаджет, бери и пользуйся. Визуальное сознание из-за этого становится пассивным, лишается постоянного тренинга. В итоге формируется личность, но какая? Нам пока неизвестно, что станет с человеческой породой через два-три поколения после того, как люди разучатся читать книги.
Выживать вместе с Робинзоном, задумываться вместе с ним
Чему, на ваш взгляд, учит литература?
Елена Волжина: Слово "учить" немножко скомпрометировано.
Может, оно вообще здесь неуместно?
Елена Волжина: Оно уместно в смысле формирования эмоционального, интеллектуального опыта. Литература учит языку мышления, языку воображения, языку понятий и таким образом способствует формированию личности. Не могу сказать, что каждый из нас, учителей-словесников, в течение урока ежеминутно думает о формировании личности, - это происходит само собой, исподволь. Но то, что литература влияет на личность, - факт, многократно подтвержденный педагогической практикой, в том числе моей собственной. Один мой ученик ни в какую не хотел читать книги и учить стихи: "Я не могу учить стихи, у меня не работает память, я никогда не запомню ни одного стихотворения, и из книг я читаю словари, мне достаточно". Прошло полтора года. И вот после того, как мы прочли "Путешествия Гулливера", он подошел ко мне потрясенный: "Елена Дмитриевна, вы не представляете, как литература меня изменила!"
Сколько ему лет?
Елена Волжина: Сейчас двенадцать, это шестой класс. Он постоянно спорит со мной. Я ему говорю: "Ох, как ты навострился спорить!" А научился говорить он благодаря чтению, и это еще одна его важная функция. Что литература меняет людей, ты понимаешь не в первый год работы, а лет через пятнадцать, когда вырастают твои ученики, и ты с ними уже в дружеских отношениях, они говорят тебе вещи, которые тебе неловко слышать, потому что это кажется грубой лестью, но ты замечаешь, что и на самом деле в них что-то поменялось. Кто-то стал мягче, тоньше, кто-то, ранее самоуверенный, стал сомневаться в себе, кто-то стал просто интересным человеком, гораздо умнее тебя, и его хочется слушать. Литература меняет сознание. Раскрепощает его, делает свободным. Мы недавно закончили читать Свифта. А перед этим был Дефо. Весь наш шестой класс - это литература путешествий, робинзонад, одиссей. Мы с моими коллегами поставили задачу - открыть детям пространство истории и географии, вытащить ребенка из уютного кресла, где он, жуя бутерброд, читает Гарри Поттера, и кинуть его в мир 37-й параллели Жюля Верна. Или заставить выживать вместе с Робинзоном и задумываться вместе с ним, над вопросом Пятницы: если Господь такой всесильный, то зачем он создал дьявола? И приходить к осознанию, что, задавая себе самые главные вопросы, ты сам часто вместо ответов используешь готовые штампы, клише. А потом был Свифт, и, дойдя до Гулливера в стране лапутян, мы изрядно повеселились, оказавшись среди этих "ученых" и их прожектов. Погружаясь в абсурдный мир романа Свифта, мы учимся иронично относиться к безумным прожектам современности и понимать, что иные из тех, кто выдает себя за деятелей науки, пытаясь получить солнечную энергию из огурцов, есть настоящие лапутяне. И мы хохочем над ними. Это свобода? Это свобода. А потом мы читаем про машину, в произвольном порядке выбрасывающую слова, из которых лапутяне складывают сначала предложения, потом тексты. И Сережа Кузьмин мне говорит: "Елена Дмитриевна, это насмешка восемнадцатого века над будущим абстрактным искусством". Читающие дети - это уже другие дети. Они мыслят ассоциативно и понимают, что литературная классика, рассказывая о прошлом, всегда ведет с нами разговор о настоящем.
Так смешны эти шаманские пляски над школьной программой
Сегодняшняя школьная программа по литературе - она, на ваш взгляд, помогает или препятствует формированию свободного сознания?
Елена Волжина: Мне так смешны эти шаманские пляски над школьной программой. Как бы участники этих плясок ни спорили, какие бы бумажные мечи они ни пытались скрестить, ничего с русской классикой поделать нельзя. Она была и останется НАШЕЙ школьной программой. И вы никогда никем не замените Пушкина, Толстого, Достоевского.
Откуда вообще возник разговор, что "Войну и мир", "Преступление и наказание" не нужно в школе изучать?
Елена Волжина: Вопрос был поставлен несколько по-другому: мол, эти прекрасные произведения достаточно сложны для понимания, нужен умный учитель, который был бы проводником между текстом и учеником, а таких учителей у нас, к сожалению, меньше, чем хотелось бы. А один известный чиновник прямо заявил, что он в свои шестнадцать лет читал "Преступление и наказание" и ощутил скуку, ничего не поняв, поэтому, значит, не обязательно включать этот роман в школьную программу.
В вашей гимназии произошло сокращение учебных часов на уроки литературы?
Елена Волжина: У нас тот же объем часов, какой был прежде.
Это достаточный объем?
Елена Волжина: Достаточный. И в этом огромная заслуга нашей администрации. Почему гимназия N1543, согласно рейтингам, первая в России по филологии? Потому что администрация понимает роль литературы в жизни каждого ребенка, в каком бы профильном классе он ни учился - гуманитарном, математическом или биологическом.
У вас ученик имеет право сказать: а можно я не буду учить...ну, допустим, "Стихи о советском паспорте", а вместо них выучу другое стихотворение?
Елена Волжина: Если вкус позволяет ему выбрать что-то более достойное, я пойду ему навстречу. Просто я никогда не заставляю учить "Стихи о советском паспорте". У меня в младших классах дети раз в месяц читают свои любимые стихи. А с девятого класса регулярно проводятся поэтические зачеты. Закончился Лермонтов - будь добр, десять-пятнадцать его стихотворений выучить наизусть. Любых. Или из Пушкина - шестнадцать-восемнадцать стихотворений постарайся запомнить. На выбор. А в одиннадцатом классе начинается Серебряный век: Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Цветаева... Вы не представляете, какими уроками счастья являются для детей эти часы!
Вся русская литература пронизана духом православия
Время от времени звучат предложения ввести в школах предмет "Основы православной культуры". Противники этой новации свою позицию аргументируют так: "Достаточно того, что дети изучают произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Тургенева, Гончарова - вся русская литература пронизана духом православия". Вы в этом споре на чьей стороне?
Елена Волжина: Нет ничего дурного в том, чтобы рассказывать детям об основах православия и христианских притчах. Любому словеснику так или иначе приходится заниматься религиозным просвещением, объясняя, например, при чтении романа "Преступление и наказание" смысл притчи о воскрешении Лазаря. Другое дело, что в роли просветителей не всегда выступают умные и образованные люди. И тогда может начаться то, что в царских гимназиях происходило на уроках Закона Божьего - и подкладывание иголок батюшкам, и сочинение оскорбительных частушек... Когда подростку что-то навязывают, он сопротивляется. Поэтому я за то, чтобы православная культура, если кто-то считает, что ее нужно преподавать, входила в школу книгами наших классиков. Русский философ Николай Бердяев писал: "Вся наша литература ранена христианской темой. Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает нашу литературу христианской даже тогда, когда русские писатели отступали от веры". И это действительно так. Русская литература является православной по своему духу и способна не только проиллюстрировать, но и раскрыть детям высокие евангельские истины. Как понять повесть Пушкина "Станционный смотритель" в отрыве от деталей, а именно - от тех картинок, что висели в избе Самсона Вырина? Там четыре сюжета, изображающих историю блудного сына. Последняя картинка - покаяние. Он стоит на коленях перед отцом, который принимает его и радуется его возвращению больше, чем постоянству старшего, который всегда ему помогал. Образ Дуни вне этого библейского сюжета многое теряет. А гоголевский мир, где человек всегда объект происков нечисти? Набожный Вакула в "Вечерах на хуторе близ Диканьки", ухватив черта за хвост и перекрестив, подчиняет его себе. А Лермонтов? Вспомним знаменитый пейзаж в "Фаталисте", когда Печорин возвращается из казачьей станицы, смотрит на звездное небо и думает, что были некогда люди премудрые, уверенные, что светила небесные принимают участие в их земных делах, определяя жизнь. А мы, думает герой, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха. Печорин остро переживает утрату веры, разрушившую его личность, заставившую тратить свои необъятные силы на ничтожные действия. А Достоевский? Его вне религиозного контекста вообще понять невозможно. "Братья Карамазовы", "Преступление и наказание", "Идиот", "Бедные люди"... Все это и есть основы православной культуры.
Ничего с русской классикой поделать нельзя. Вы никогда никем не замените Пушкина, Толстого, Достоевского
Если бы чиновники ходили к нам на уроки, они писали бы другие циркуляры
Насколько сегодня идеологизирована школьная программа по литературе?
Елена Волжина: Она вообще не идеологизирована. Какой такой специальной идеологией можно наполнить, например, "Капитанскую дочку"?
Ну, "духовные скрепы", "воспитание патриотизма"...
Елена Волжина: В "Капитанской дочке" присутствует и то, и другое, и еще много чего полезного для воспитания человека, но эту повесть вовсе не обязательно подавать под таким соусом.
А как же иначе? Идеологическим соусом литературу в школах всегда приправляли: Пушкин - "враг самодержавия", Некрасов - "обличитель крепостничества".
Елена Волжина: Да-да...На эту тему было много анекдотов. Пушкин - первый большевик, потому что он первым сказал: "Октябрь уж наступил..." Все это глупости, над которыми можно посмеяться.
Вы хотите сказать, что и Онегин уже не "лишний человек", и Катерина - не "луч света в темном царстве"?
Елена Волжина: Конечно!
Вы сейчас о своих уроках говорите?
Елена Волжина: А о чьих же еще. Каждый учитель сам решает, как ему трактовать то или иное произведение литературы, на что сегодня нужно и важно сделать акцент. Давно нет обязательных тем сочинений. Даже статьи Белинского можно теперь изучать как пример интересной, немного социологизированной критики, не более того. Поэтому обвинить министерство образования в жестком контроле над учителями-словесниками я не могу.
Чиновники разве не ходят к вам на уроки, не докучают инспекционными проверками?
Елена Волжина: Если бы они ходили к нам на уроки, они писали бы другие циркуляры. По крайней мере не называли бы школу учреждением, которое "оказывает образовательные услуги".
Скажите, вы ощущаете себя свободным человеком в том деле, которым занимаетесь?
Елена Волжина: Я за свою жизнь могла несколько раз поменять профессию. Я даже пробовала что-то другое делать, не уходя из школы, но все равно возвращалась к урокам литературы и русского языка. А уж в нынешние времена важнее и честнее всего - быть в школе.
И все же... Вы свободны как учитель?
Елена Волжина: Внутренне я свободна. Конечно, школьный формат - удавка: учителя часто чувствуют себя зависимыми от рутины, нагрузки, администрации, щупальцев власти, глупых реформ, от участия в идиотских мероприятиях. Но потом ты остаешься с ребенком в классе, и между вами только текст. Вы скажете: 40 лет одни и те же тексты! Но это тоже как любовь и ее химия: тебе открывается глубина этой книжной вселенной. И то, что недоступно молодому неопытному учителю, открывается со временем и опытом.
А с внешней стороны? Я имею в виду контролирующие инстанции.
Елена Волжина: Прийти, просидеть у меня десять уроков подряд - это огромный труд.
Но приходят, сидят?
Елена Волжина: В последнее время все меньше, потому что их это вообще не интересует. Вы знаете, я тоскую по тем замечательным, умным методистам, которые когда-то приходили к тебе на урок, смотрели, слушали, а потом вступали с тобой в серьезный и содержательный разговор.
Были умные методисты?
Елена Волжина: Были. Умному методисту ты всегда объяснишь, почему у тебя ТАКАЯ программа, почему в ТАКОЙ последовательности выстроены произведения. А сегодня умных людей в контролирующих инстанциях я не вижу.
Отбиваться приходится от контролеров?
Читающие дети - это уже другие дети. Они мыслят. Они свободны. Фото: Сергей Михеев
Елена Волжина: Администрация отбивается. Посмотрите, что делают ревизоры. У меня идет кружок русского языка. Они приходят с журналом и говорят: почему у вас не отмечены отсутствующие? Я: у меня нет времени на это. Они: это финансовый документ, вам за это деньги платят. Человек не вникает ни в содержание наших занятий, ни в то, с каким интересом дети посещают этот кружок. Это самое оскорбительное в деятельности проверяющих - безразличие к процессу обучения и "ловля блох" в бумажных делах.
Мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся
Вы слышали, в Финляндии решили пойти на радикальное изменение в системе школьного образования - отменить разделение на школьные дисциплины и перейти на междисциплинарный формат. То есть изучать "Робинзона Крузо" на стыке литературы, истории, географии, а может, еще и физики, если вспомнить, как он на своем острове огонь добывал. Как вам такая идея?
Елена Волжина: Идея здравая. Ребенку полезно знать, кто был современником Достоевского в Европе и Америке. И почему Достоевский начал свою литературную деятельность с того, что перевел Бальзака. И как соотносится с Достоевским творчество Шиллера: почему в его романах так много шиллеровских цитат, особого идеалистического духа. А дело в том, что Достоевский в детстве посмотрел трагедию Шиллера "Коварство и любовь" с Мочаловым в роли Фердинанда - и был потрясен. Междисциплинарный формат - это способ комплексного изучения всех школьных предметов. Но мы, словесники, никогда с учителями истории не договоримся о том, чтобы синхронно преподавать. Мы читаем "Евгения Онегина" и "Горе от ума" в девятом классе, а они еще не говорят о декабристской трагедии.
Нет, в самом деле, почему бы историю кавказских войн не изучать по "Хаджи-Мурату"?
Елена Волжина: Ни один учитель истории сейчас не касается темы кавказских войн. Чтобы не вызывать нежелательных ассоциаций с нашей современностью. А вот учитель литературы, говоря о лермонтовском "Максиме Максимыче", неминуемо расскажет о войнах на Кавказе. У каждого учителя-предметника своя линия истории.
Как учитель литературы чего вы больше всего хотите сейчас?
Елена Волжина: Я хочу, чтобы самые умные молодые люди пришли в школу за свободой. Хотя она категория недостижимая, как и мечта, но если нет мечты и стремления к ней, то нет смысла ни в чем. Свобода - это то, чего нет здесь и сейчас, но что может оказаться, по воспоминаниям, в прошлом и чего бы хотелось в будущем. Конечно, в молодости мы больше свободны, даже работая в школе: вместо знания - дерзость спонтанной мысли, вместо понимания психологии тех, кто перед тобой сидит, - химия отношений из-за молодости и общего заговора учителя и ребенка против рутины и взрослых. А когда ты повзрослеешь, свобода дерзости может стать свободой смыслов. И в какой-то момент свобода тактики, то есть ТЫ на уроках, покажется не столь важной в сравнении со свободой стратегии: каким станет УЧЕНИК после общения с литературой, откроет ли она в нем личность. Школа - это организм, требующий пузырьков свободы в крови. И я до сих пор уверена: преподавать литературу в школе - это самое честное, а значит, свободное, что мы можем делать здесь и сейчас.
Визитная карточка
Елена Волжина - учитель литературы и русского языка гимназии N1543 г. Москвы, заслуженный учитель России, дважды лауреат премии Москвы, победитель Всероссийского конкурса "Лучший учитель", автор нескольких книг серии "Русская литература. Произведения школьной программы", ее ученики 10 раз становились победителями и призерами Всероссийской олимпиады по литературе. Всю жизнь работает в школе, 4 года преподавала в США, но вернулась к русским школьникам. Родилась в Москве, окончила МГПИ имени Ленина. Каждые каникулы ездит с классом по России, со старшеклассниками отправляется в гуманитарные экспедиции, предпочитая жизнь в палатках на природе. Ставит спектакли, сочиняет капустники, считает себя счастливой.
